Я, Всеслав (сборник) - Ник Перумов

– Ёжище, ты… Я ж тебя не люблю, – вырвалось у неё. – Дружу, да, – сделала она над собой усилие, потому что перед глазами вновь встала расстрелянная женщина-водитель подбитой «брэдлины». – А когда без любви – так есть ли разница, кому меж ног свою снасть запускать?

Ёж дернул щекой, валиками выкатил губы.

– Ты мне нужна, Смертушка. Ты, и никто другой. Прости за банальность.

– Но разве этого так добиваются?

– А как? Я по-другому не умею. Деффки всякие на шею вешались, не без того, а нужна – вот ты. И не переспать, нет. Чтобы рядом была, чтобы, когда шакала на прицел беру, твоё бы плечо чувствовалось.

– Эгоист ты, Ёж! – Отчего-то Соне стало смешно. Надо ж, выслушивать признание в любви, сидя в захваченном джипе внутренников! – Что тебе нужно, ты подумал. А мне каково?

– Я старался быть полезным, – глухо ответил Ёж.

– Так думаешь, я это не ценю? Но… я не знала, что с тобой за это надо будет натурой расплачиваться.

Ёж дёрнулся, словно от пощёчины.

– Никогда я такого не… да в уме ль ты, Смертушка!

– Тогда не будем продолжать, ладно? – тихо сказала Соня. – Мы – друзья. Думаешь, для меня это ничего не значит? Думаешь, человека ценишь, только когда с ним спишь?

Ёж помолчал, нервно барабаня пальцами по рулю.

– Поехали, а? – Соня тронула его за рукав. – Мои там переживать станут. Машка с ума сойдёт…

– Поехали, – уныло согласился Ёж. – Ну хоть скажи, Смертушка, какого рожна тебя сюда понесло? И зачем в этой глуши тебе такой арсенал? Ехали б чистыми да горя не знали. Вы ж все легальники, это мне попадаться нельзя!

Не ответить было бы совсем по-гадски.

– Человека одного я искала, Ежище. И вот наконец нашла.

– Поздравляю. – Ёж кисло улыбнулся. – Так его что, причморить надо? – Он кивнул на заднее сиденье джипа, заваленное оружием и патронными цинками.

– Нет, не причморить. Поговорить только.

– Не пойму я тебя, Смерть. Ну да ладно, так оно даже интереснее. – Ёж тронул машину. – Я тут ещё покантуюсь, на Киприи-то. Погляжу, что к чему. Подстанция тут опять же имеется, глядишь, чего умное мне в голову и придёт…

– Всё равно – спасибо тебе, – Соня погладила парня по плечу. Тот слабо улыбнулся.

– Не за что, Смерть. За тобою не заржавеет – ни пулею на этом свете, ни угольками на том.

…Оружие ребята расхватали, словно детвора подарки из-под рождественской ёлки. Ёж постарался – новенькие «хеклер-кохи» G36, «коммандо» и специально для Машки – снайперская «эрна» SR-100 в придачу к старому верному «узи».

– Не тяжело тащить будет? – иронично осведомилась Соня, наблюдая Машкины восторженные кудахтанья.

– Ты что, командир! Да я с таким Волгу переплыву! Догола разденусь, всё брошу, только не «эрночку»! Сонь, а нам её насовсем дали? Или отберут?

– Насовсем, насовсем, – успокоила её Соня. – Давайте, ребята, встали и пошли. Ночь надвигается, а нам восемь кэмэ по лесной дороге топать, ноги ломать.

Деревню они обогнули по широкой дуге, выбравшись на просеку с ЛЭП. Кроссовки сменили на сапоги – и вовремя, под ногами немедленно захлюпало. Вышли на дорогу, но легче не стало – глинистая, вся в глубоких лужах, где проваливались чуть ли не по колено. Светила луна, но её застили сошедшиеся лесные стены, так что пришлось включить фонари. Узкая тропинка то и дело ныряла в придорожные заросли, огибая почти непроходимые, широко разлившиеся лужи. Сонина команда тяжело пыхтела под рюкзаками, Машка обливалась по́том, бережно, точно ребёнка, прижимая к груди тяжеленную семикилограммовую «эрночку».

Сперва Соня не могла думать ни о чём другом, кроме исполинских и вечных луж, вольготно разлёгшихся по всей ширине дороги. Надвинувшийся с боков гигантскими тисками лес казался просто тёмными неживыми стенами. Ребята старались, месили сапогами глину, и все, казалось, думали лишь о том, как бы поскорее дотащиться до этого, как его, Осташёва, чтобы сбросить груз с плеч, выпрямиться, расправить плечи.

Соня тоже колготилась по грязи, то и дело смахивая пот со лба, точно так же поддёргивала тяжёлый рюкзак, врезавшийся в плечи, считала шаги и метры – до тех пор, пока из чащи на неё в упор не взглянули два больших янтарно-жёлтых глаза.

Странно, но она не замерла, не дрогнула, не вскрикнула. Глаза смотрели без угрозы, глаза не хищника, глаза… Соня не знала чьи, но совершенно точно это существо не собиралось пообедать ни ею, ни её спутниками.

Глаза мигнули и пропали. И словно унесли с собой тяжесть рюкзака, дискомфорт от врезавшихся в плечи лямок, усталость от оттянувшего руки никчемушного оружия (прав был Ёж, конечно, следовало ехать просто так, налегке, но ребята должны увидеть всё собственными глазами).

И потом, бредя сквозь ночь, Соня чувствовала, как из чащи за ней следили внимательные чужие глаза. Чужие – но не злые и не голодные.

В глухой полночный час, потратив с непривычки на четыре километра непролазной грязи почти пять часов и выбившись из сил, Сонина команда оказалась на берегу неширокой лесной речки. Чистая и молчаливая, она струилась меж густо заросших ольховником берегов; когда-то через неё был перекинут мост, однако от него осталась лишь пара сиротливо торчащих над водою опор, сбитых из пучка собранных вместе и затянутых стальными обручами брёвен. Кто-то тем не менее этим путём ходил – над рекою протянуты два слегка провисших каната, с опоры на опору переброшены серые подгнившие и совершенно не внушающие доверия доски.

– Ну ни фига ж себе! – возмутилась Машка. – Мне что, словно птичке, прикажешь по жёрдочкам прыгать и за ниточки хвататься? А если я упаду, что тогда?

– Вытащим и выпорем, – отрезала Соня. – Не ерунди, Маха. Переберёмся.

Они и в самом деле перебрались, однако тащиться дальше смысла не имело: ребята выбились из сил, а впереди ещё оставалась половина дороги. Да и что делать в Осташёве глубокой ночью? Соня шла говорить, а не устраивать диверсию.

На высоком левом берегу реки (Рыбины, судя по карте) они и заночевали.

Память возвращалась ко мне странно, обрывками и по частям. Сколько лет прожил, сколько веков отсчитал – а погибать мне ещё ни разу не доводилось. И уж тем более – никогда не сходился я в бою со столь могучей прислужницей Белого Христа. Не знаю, какие силы сохранили моё гаснущее «я», не дали ему сгинуть в океанах эфира – уж не те ли, что выковали Русский Меч в забытых провалах времени?

Что привело в эти края неведомого человека, отыскавшего заветный клинок? Кем он был, кто направлял его шаги? Я б дорого дал за ответы; но пока что мне оставалось лишь поминать его по древнему обычаю, утвердившемуся на Русской земле, когда сам Белый Христос ещё не успел набрать полной силы, не распростёр свои крылья на всё небо, от горизонта до горизонта.

Мои глаза открылись в тот миг, когда рука – не моя, молодая, с гладкой несостарившейся кожей! – взялась за эфес зачарованного оружия. Сперва я смотрел чужими глазами, оказавшись в чужом теле, однако оно повиновалось мне, очень быстро становясь похожим на моё прежнее.

Мороз продирал меня по спине, когда я думал, что же случилось с личностью, тем самым неповторимым «я» оживившего меня парня. Ведь получалось, что меня он разбудил, а сам, похоже, заснул навечно.

Навьи, владыки подземного царства, вы цепко храните свои тайны. У Русского Меча хватило бы сил вырвать ваши секреты, но его клинок выкован не для этих дел.

Я спрашивал многих, я подступил к самому порогу, поставленному мне и моей силе, – всё напрасно. И пришлось смириться, взяться за обыденные дела, тащить на себе тяжкий долг хранителя.

Но мысль, вползшая подколодной змеёй, так и не исчезала. Да, я долголетен. Но не бессмертен же! Бессмертия вообще не бывает, оно – только за гранью этого мира, в небесных чертогах Белого Христа, во тьме, где обитает его якобы взбунтовавшийся подручный, да в тех укромных местах, где держатся ещё наши предки, те, что строили первые грады по берегам лесной Роси и других речек, впадающих в могучий Днепр. Вот и гадай, моя ли сила, обретённая в давно забытые годы у истинных учителей, сохранила мне жизнь или же кто-то прикрыл меня и поддержал?..

Ничего не изменилось за время моего «отсутствия». В избе – подзапущенной, конечно, но неразграбленной, помогли малые осташёвские обитатели, домовые, овинные, гуменники и прочие – я нашел единственный документ моего спасителя. Паспорт с двуглавым орлом. А в паспорте – имя.

Всеслав Брячеславич Полоцкий.

Моё имя.

С фотографии на меня смотрело моё лицо. Таким я был – много веков назад, когда никто и слыхом не слыхивал ни о какой Москве, а во всей красе над Днепром вечной твердыней стоял стольный Киев.

Кроме имени, фамилии и отчества, в паспорте больше ничего не было. На месте даты рождения расплылась светло-жёлтая прозрачная клякса от каких-то химикалий, выевшая напрочь все чернила. И то же самое – там, где следовало значиться «регистрации», заменившей якобы отменённую «прописку».