Нет Адама в раю - Грейс Металиус

Когда Арман зашагал по улице по направлению к особняку Генриетты Монтамбо, его распирал гнев. Даже в войну ему не приходилось ощущать такой злости. Сейчас он проучит эту дрянь! Преподаст ей такой урок, который эта стерва никогда не забудет!

Дом Генриетты стоял погруженный в темноту, лишь в окне одной из спален на втором этаже горел свет, и Арман понял, что Моника бежала всю дорогу, чтобы опередить его. Старая дама отпустила повариху, а сама отправилась в гости к друзьям, чтобы молодоженам в их первую брачную ночь никто не мешал. Арман взбежал на крыльцо и потянул ручку входной двери. Дверь была заперта.

Арман, ни секунды не раздумывая, схватил увесистый булыжник и разбил стекло в ближайшем окне на первом этаже. Он влез в дом и направился прямо к спальне Моники, несколько раз больно наткнувшись в темноте на острые углы. Как он и ожидал, дверь в спальню тоже была заперта изнутри. Арман без малейшего колебания высадил ее плечом и ворвался в спальню.

Моника, даже не сняв накидку, тихо сидела на стуле, обтянутом темно-красным бархатом.

- Что ты наделал? - укоризненно спросила она. - Рано утром ты должен починить дверь, прежде чем вернется Grand-mere.

Она медленно встала и сняла накидку.

- Тебе придется помочь мне снять платье, - сказала она. - Оно застегивается на спине.

Арман тяжело, словно увязая в глине, шагнул вперед и неловкими деревянными пальцами нащупал гладкий шелк. Он успел только подумать, что, должно быть, и в самом деле здорово наклюкался.

- Спасибо, - сказала Моника, когда он покончил с пуговицами. - Теперь выйди, пожалуйста, в другую комнату, пока я приготовлюсь к постели.

Как-то раз во Франции Арману попался на улице настоящий идиот, который шел, смешно выворачивая ноги и пуская пузыри. Я бреду сейчас точь-в-точь, как тот идиот, подумал он, покидая спальню Моники. Надо же было так напиться. Тем более, что теперь, после того, как гнев из меня вышел, я едва на ногах держусь.

Однако полчаса спустя, когда Арман уже давным-давно разделся и сидел в соседней комнате, дожидаясь хоть кокого-то сигнала из спальни Моники, он почувствовал, что опять закипает.

Что же это за дьявольская женщина? - спрашивал он себя, меряя шагами комнату.

Наконец, он не выдержал, решительно прошагал к проломленной двери и заглянул внутрь спальни. Комната была погружена в темноту, а Моника, как ни в чем не бывало, лежала в постели.

- Черт бы тебя побрал! - заорал Арман. - Ты же моя жена, а ты заставляешь меня ждать и мерзнуть как последнего болвана, в то время как сама лежишь здесь и насмехаешься надо мной!

- Не смей ругаться, Арман! - сказала Моника. - Ты будешь спать в другой комнате. Ты слишком пьян.

Вместо ответа Арман сдернул прочь одеяло. Разорвав на Монике ночную рубашку, он набросился на нее как ненормальный, и ненасытно терзал и терзал ее тело, пока не изнемог. Арман сознавал, что причинил ей боль, но намеренно не останавливался, ожидая, что Моника закричит от страха или боли, а, возможно, и от страсти; но Моника лежала неподвижно, не произнося ни слова. Арман с трудом приподнялся, включил свет и увидел, что Моника лежит на спине в разорванной донизу ночной рубашке, а на простыне алеют кровавые пятна. Темные глаза Моники неподвижно смотрели сквозь него.

- Ну как? - только и сумел спросить Арман.

Моника долгое время не отвечала, продолжая смотреть перед собой. Наконец она сказала:

- Ты свинья, Арман Бержерон. Мерзкая пьяная свинья.

Неделю спустя Арман и Моника Бержероны переехали в городок Эймити, штат Нью-Гэмпшир, где, как узнал друг и врач Генриетты Рене Жандрон от своего американского коллеги доктора Бенджамина Саутуорта, открылась вакансия для опытного пекаря. Было решено, что Генриетта Монтамбо, продав свой особняк в Монреале, переедет жить к молодым, и Арман грустно подумывал, что вот уже во второй раз в жизни крупно вляпался - сам напросился в лапы этой парочке, словно рождественский подарок, и путь назад уже отрезан.

Однако Генриетте Монтамбо не довелось воспользоваться плодами своего замысла. Не прошло и месяца со дня свадьбы Армана и Моники, как старушка скончалась от удара, так и не побывав в Соединенных Штатах. Из оставшихся после Генриетты денег, которых оказалось куда больше, чем кто-либо ожидал, Моника унаследовала девять тысяч долларов, которые пустила на оплату собственного дома в Эймити. Она заплатила наличными и переехала туда вместе с Арманом. В этом доме они и остались.

Глава восьмая

Анжелика Бержерон не спускала глаз с доктора Бендажамина Саутуорта, который стоял у изголовья постели ее отца. Анжелика подумала, что доктор выглядит очень старым и усталым, и пальцы его, которыми он нащупывал пульс у Армана, заметно дрожат. В комнате было удушливо жарко и стоял запах, к которому девочка успела настолько привыкнуть, что уже почти не замечала.

Господи, как это грустно, подумала Анжелика и вздохнула. Умирать в такой душной комнате со спертым воздухом. Бедный папочка. Как же он сможет меня оставить? Боже, как грустно. Жгучие слезы катились по щекамм Анжелики, и, как девочка ни старалась, она не могла их унять.

Странно, но сейчас, оправясь от первого страха, Анжелика больше не верила, что папа и вправду умрет. Она посмотрела на его ладонь, беспомощно висевшую в руке врача, и тяжело вздохнула.

Доктор Саутуорт повернулся и пристально посмотрел на нее, но Анжелика не заметила. Она повесила голову и уставилась на собственные кулачки, сжимавшие коленки; длинные волосы девочки упали вперед и почти закрыли ее лицо.

Анжелика вздыхает точь-в-точь, как ее мать, подумал доктор. Моника настоящий мастак по части таких глубоких и мученических вздохов.

Анжелика была худенькая невысокая девочка с большущими темно-карими глазами на удлиненном лице с высокими скулами. Длинные светлые волосы доставали почти до пояса, и Моника подолгу расчесывала их. Каждую неделю, вымыв девочке говову, Моника расчесывала ей волосы до тех пор, пока они не высыхали. Она никогда не пыталась вытереть их насухо, как свои собственные, и каждый вечер, когда девочка ложилась в постель, Моника заходила к ней в спальню, брала гребень и целых десять минут расчесывала и расчесывала длинные шелковистые пряди.

Волосы дочки были для Моники предметом особой гордости. Никто никогда не посмеет сказать, что ее дочка - не самый ухоженный ребенок во всем Эймити.

Арман тоже обожал волосы Анжелики. Порой вечерами, когда Анжелика заползала к нему на колени (несмотря на ворчание матери, которая говорила, что девочка уже почти взрослая), Арман долго гладил шелковистые пряди.

- Ma petite blonle* **Моя белокурая малышка (фр.).**, - любил говорить он, целуя ее в затылок.

- Арман, прекрати! - кричала Моника. - Девочке уже двенадцать лет.

Арман посматривал на жену и продолжал гладить Анжелику по голове.

- Она же еще крошка, - говорил он. - Она mon petit ange* **Мой маленький ангел (фр.).** . Да, милая? - И снова целовал дочку. - Mon petit ange du ciel.

- Никакая она не крошка, - кипятилась Моника. - Ей уже двенадцать, и она уже молодая дама.

- А вот ответь мне сама, Анжелика, - спрашивал Арман самым что ни на есть серьезным голосом, хотя Анжелика видела в его глазах смех, - ты моя крошка или нет?

Анжелика устраивалась поудобнее и тыкалась носом в свое любимое, так чудесно пахнувшее местечко между шеей и плечом.

- Да, папочка, - шептала она. - О, да.

- Анжелика! - цедила Моника и тяжело вздыхала. - Немедленно отправляйся наверх. Тебе пора делать уроки.

- Да, маман, - покорно отвечала Анжелика и улыбалась Арману, потому что прекрасно знала - прежде чем уйти из дома, папочка обязательно поднимется к ней и поцелует, пожелав спокойной ночи. А потом, вернувшись домой, на цыпочках подкрадется к ее кровати и проверит, не сползло ли одеяло. Иногда, просыпаясь ночью, Анжелика обнаруживала, что Арман сидит на краю ее постели и шепчет всякие глупости.

- Наконец, мне удалось решить тайну мироздания, - шептал он. - Теперь я могущественнее, чем президент Соединенных Штатов и король Англии, вместе взятые.

- И что ты теперь сделаешь, когда ты стал могущественнее президента и короля? - спрашивала Анжелика.

- Гм-мм, - Арман задумчиво поглаживал себя по подбородку. - Дай подумать. Прежде всего, я объявлю следующую субботу праздником. Но праздником только для тех маленьких девочек, которым двенадцать лет, у которых длинные белокурые волосы и большущие карие глаза, и зовут этих девочек Анжеликами.

Анжелика прыскала и начинала хихикать.

- Ш-шш, - Арман подносил палец к губам. - Мы же не хотим, чтобы главный казначей или члены парламента узнали это. Ведь это государственная тайна.

Анжелика зарывалась у него на груди, давясь от смеха.

- Мне так нравится, как от тебя пахнет, папочка.

От ее отца пахло мыльным порошком, сигарами и виски - обо всем Анжелика сразу вспоминала, как только начинала про него думать. Чудесный аромат удивительным образом смешивался с мягким добрым голосом, веселым раскатистым смехом, при котором обнажались ровные белые зубы, и колючей щетиной, прижимавшейся к ее щеке. Но больше всего Анжелике был по душе этот удивительный родной запах.