Юность в кандалах - Дмитрий Великорусов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В детстве и юности я часто вёл, как дипломат, переговоры с гопотой и другими лицами, от которых могла исходить угроза, и много таких конфликтов свёл на нет. Но не в этот раз.
Одному из гопников, коренастому и обритому наголо, приглянулись мои часы, которые были подарком от отца. Я ими очень гордился и всегда носил на руке.
Начался стандартный развод в духе «дай посмотреть», «дай примерить», на что я ответил отказом. В ответ последовало конкретное требование снять часы. Я продолжал стоять на своём, за что в итоге получил кулаком в живот и ещё несколько ударов, после которых часы с меня уже просто сняли.
Я знал, если батя узнает, что меня кинули, то поедет искать эту гопоту. Поэтому придя домой сказал, что часы просто потерял. Не помню уже, ругали меня или нет, а может отец просто расстроился, но не показал этого, и я посчитал это лучшим исходом. Свои проблемы нужно решать самому либо с помощью друзей. Так меня приучили, и так я тогда жил. Гопников мы потом искали со старшими по трём посёлкам, но так и не нашли. Видимо были залётные, с другой деревни.
Отрицала, крысы и баланда
Однажды ночью, когда я уже спал, к нам в хату заехал парень с кичи. Кичей в тюрьме называется карцер. Для несовершеннолетних преступников официальным названием служило ДИЗО (дисциплинарный изолятор), а для взрослых — ШИЗО (штрафной изолятор). Никаких отличий между ДИЗО и ШИЗО по условиям содержания не было, кроме того, что малолеткам более семи суток в изоляторе дать не могли, в отличие от взрослых, которые выхватывали по пятнадцать суток.
Если ты был злостным нарушителем режима, то после отбытия наказания на киче могли поднять на сутки в камеру и потом снова вынести взыскание с последующим заключением в изолятор. Арестант, заехавший к нам, был как раз из «злостников» и с кичи почти не поднимался. Он называл себя отрицалой, не носил робу, не выходил на проверку и оказывал всяческое сопротивление сотрудникам администрации. Из-за множества нарушений режима содержания за год, проведённый в СИЗО, он большую часть времени провёл на киче. Его поднимали на сутки в разные камеры, потом закрывали в изолятор вновь. И в этот раз он оказался в нашей камере. Это был день, когда я реально мог продохнуть, ибо, как я уже говорил, для других арестантов моя камера считалась людской и о беспределе, творившемся в её стенах, никто не знал.
Новому арестанту меня представили, как скинхеда, отстранённого от воровского. Приблатнённая «братва» хаты всё расспрашивала отрицалу о жизни на киче. Он рассказывал, что в карцере только деревянные нары, которые опускают лишь на ночь, и дальняк с раковиной. Сидишь на киче один. Камеры общие и для малолеток, и для взрослых, поэтому в соседней камере вполне мог оказаться взросляк. Связаться с соседом можно через отдушину, и общение — единственный способ скоротать там время. Так как тюрьма черная, то изолятор постоянно греется, с ним держат дорогу со старого корпуса и нехватки сигарет и чая особо не ощущается. В изоляторе много крыс: настоящих грызунов, а не зеков, которые украли у другого арестанта. По ночам они вылезают из дальняка и бродят по помещению карцера. Ночью вполне можно проснуться от того, что крыса теребит тебя за носок на ноге. Одну из них отрицала подкармливал пайкой хлеба.
До этого с крысами в тюрьме я не сталкивался. Но однажды, в той же 503, мне приснились крысы. Я открыл глаза, и увидел, что хата столпилась на пятаке[106], и смотрят в отдушину. А в отдушине бегают две крысы. Большие такие, жирненькие. Все опасались, как бы они не прыгнули в хату и громко обсуждали это, видимо, поэтому мне и приснился такой сон. Наутро сказали мусорам, те послали земогора, и от крыс избавились.
Баланда на централе была отвратная, и питались в основном запариками[107] с передач. Моим любимым «рецептом» было раздавить в пластиковой посудине две-три пачки роллтона, сверху нарезать мелко колбаски (в тюрьме разрешалась только сырокопчёная), накрошить сыр, чтобы он покрывал сверху всю тарелку и залить всё это дело кипятком. После этого накрыть сверху ещё одной шлёмкой, дать запариться[108] и уже потом навернуть с пайкой[109]. О состоянии желудка после такого питания даже не думали.
На голяках, которые случались часто, приходилось брать баланду. Но мясо в баланде опасались есть. Поговаривали, что оно может быть не очень хорошего происхождения, и лично я радовался, когда в баланде давали сою. Она хоть питательная и вкусная.
По поводу мяса мы не ошибались. Однажды, взяв на обед суп — как сейчас помню, это был борщ — мы по частям собрали дохлую крысу из двух шлёмок. Сразу стало ясно, что за мясо нам подают, и пиковые решили отомстить баландёру. Дождавшись времени выдачи вечерней баланды, они вскипятили растительное масло в фаныче. Когда кормушка открылась, пиковые подозвали баландёра, чтобы показать какую пищу он принёс в обед. Когда тот заглянул в кормяк, ему выплеснули масло в лицо. Баландёр с криком упал на продол, завывая на весь корпус, а в открытый кормяк следом вышвырнули две шлёмки с крысой. Прибежал кум с режимником, и всю хату до отбоя закрыли в боксы, а смотрящего забрали в ДИЗО. Но, стоит отметить, мясо в баланде после этого поменялось. Видать, козлы, втайне от мусоров, брали себе хорошее мясо, а обычным зекам отлавливали крыс. Вот таким жестоким методом была восстановлена справедливость.
Время перемен
За три месяца пребывания в пресс-хате сменилось несколько лиц, кто участвовал в моём прессе. Беспредельщики прибывали и убывали. Кто-то уезжал на этап, кого-то переводил в другую хату кум, так как они не могли справиться с поставленной задачей. Неизменными лицами были только армянин Эдик, который помимо котла стал смотреть и за хатой, и грузин Махо. Они остались вдвоём из старого кумовского состава и уже не могли творить беспредел при других арестантах. Меня по-прежнему представляли другим беспредельщиком и скинхедом, но прессовать уже боялись.
В тот период на тюрьму заехал вор Мамука Гальский. Посадили его на спецкорпус, который располагался на первом этаже нового корпуса. Однажды, когда меня везли на продлёнку[110] в суд, мне
