Жертвы Ялты - Николай Толстой

Однако теперь, когда советские власти требовали возвращения своих собственных граждан, находившихся в плену в Западной Европе, появилась вероятность того, что с советскими представителями удастся сотрудничать более плодотворно. И действительно, глава советской военной миссии в Англии генерал-майор Васильев намекнул, что «советское правительство исполнено готовности отослать находящихся у нас пленных домой, равно как и получить назад своих собственных». Правда, через неделю военное министерство получило тревожную телеграмму от главы английской военной миссии в Москве генерала Бурроуса. Он жаловался, что, хотя «сделано все возможное», чтобы склонить советские власти к сотрудничеству в помощи освобожденным английским пленным, все эти попытки «натолкнулись на полное нежелание русских сотрудничать». Бурроус предлагал

«в подходящий момент проинформировать Васильева, что сроки репатриации советских военнопленных зависят от отношения Советов к нашим пленным».

Военное министерство не без колебаний одобрило это предложение. Военный министр сэр Джеймс Григг высказался по этому поводу весьма пессимистически. «В целом я согласен, — писал он, — хотя у меня есть искушение предложить МИД с самого начала выбрать более жесткий курс. Впрочем, они все равно на это не согласятся!»

И он был совершенно прав. МИД, несомненно, отказался бы от жесткой линии. Правда, мидовские чиновники отважились на предложение «прозрачно намекнуть» генералу Васильеву, что советские требования встретят куда более теплый прием, если советская сторона проявит взаимность; и 27 сентября бригадир Файербрейс из группы связи с русскими сделал этот «прозрачный намек». В соответствии с инструкциями он объяснил Васильеву, что несговорчивость советских властей может отрицательно сказаться не столько на практических мерах по репатриации русских, сколько на юридических процедурах по определению статуса русских пленных в Англии. Вышинский в Москве и Гусев в Лондоне возражали против того, что англичане считают оказавшихся в их руках русских военнопленными, находя это оскорбительным для подданных союзного государства, и требовали, чтобы с ними обращались как «со свободными гражданами союзной державы». Англичане объясняли, что для этого необходимо принять специальный закон — «Акт о союзных вооруженных силах», составленный с учетом нужд правительств в изгнании, таких, как французское и польское, пожелавших содержать военные части на территории Англии. Сейчас МИД склонялся к тому, чтобы задержать принятие такого закона до ответа советских властей. Файербрейсу, растолковывавшему ситуацию советскому собеседнику, пришлось попотеть: Васильев никак не мог взять в толк, что в Англии даже правительство должно соблюдать законы, и упорно полагал, что всему виной — британское коварство. Но независимо от того, понимал ли Васильев хитросплетения английской юрисдикции или нет, английские власти решили отложить применение «Акта» до тех пор, пока советские власти не проявят большей готовности к сотрудничеству. Генерал Бурроус в Москве был извещен об этом шаге.

К сожалению, действенность угрозы МИД снижалась тем, что советские власти резко возражали против «Акта». Не понимая его назначения, они месяцами оттягивали его принятие и согласились на него только в 1945 году. В конце сентября полковник Филлимор из военного министерства так подытожил состояние дел:

«Положение таково, что мы обязались идти навстречу требованиям Советов и многое сделали в этом направлении; но для того, чтобы что-то получить от советских властей, нужно решить важнейшие вопросы о содержании и статусе военнопленных… Меж тем Советы торопят и нас, и американцев. Я обращаю ваше внимание на их приемы: все их обращения к нам начинаются с обвинений…»

Самые сильные из этих обвинений содержались в письме Гусева Идену от 27 сентября, где в весьма резком тоне вновь поднимались вопросы, обсуждавшиеся в его разговоре с министром иностранных дел 11 сентября.

Напомним читателю, что Гусев до сих пор не получил письменного уведомления о решении кабинета пойти навстречу советским пожеланиям в вопросе репатриации и даже, возможно, не слишком верил в готовность англичан к сотрудничеству. К тому же, он, по всей вероятности, считал своим долгом выдвигать обвинения, которыми впоследствии можно было бы объяснить любые помехи в деле репатриации и протесты русских, не желающих возвращаться на родину. Эти жалобы сводились к огульным обвинениям англичан в злоупотреблениях лояльностью русских. Тем самым на англичан как бы возлагалась прямая или косвенная ответственность за сопротивление русских военнопленных репатриации. Отсюда можно было заключить, что подавлять это сопротивление — тоже дело англичан.

Крайне возмущенные этими обвинениями, английские власти начали готовить пространное опровержение, подробнейшим образом выявляя их лживость. Советские представители действительно зашли слишком далеко, и было необходимо показать им, в чем именно они заблуждаются. Ни одному мидовскому сотруднику не пришло в голову, что советские деятели прекрасно разбираются в ситуации, а атака против англичан предпринята исключительно из тактических соображений.

В последний момент, однако, советская методика разом изменилась. Из Москвы пришла телеграмма от генерала Бурроуса. Он сообщал, что его новый советский коллега, только что заступивший на должность, «чрезвычайно сочувственно отнесся к этому делу и обещал ускорить решение вопроса» об участии англичан в репатриации английских военнопленных, освобожденных Красной Армией. Он заявил со всей ответственностью, что командиры Красной Армии получили инструкции создать наилучшие условия для освобожденных пленных союзных армий. «Я сообщаю вам об этом незамедлительно, так как это первый признак того, что советский Генеральный штаб намерен принять участие в работе». Прошло всего два дня — и Вышинский пожаловался английскому послу в Москве на оскорбительное отношение к русским в Англии.

Пока советские власти морочили англичанам голову, события приняли неожиданный оборот. Черчилль, обеспокоенный явным столкновением интересов союзников в Польше и на Балканах, предложил, что они с Иденом поедут в Москву и попытаются лично уладить все дела со Сталиным. 1 октября от генералиссимуса пришло благосклонное согласие. Решено было лететь через неделю. Так, наконец, возникла возможность разобраться в этом затянувшемся деле о репатриации русских и английских пленных. МИД и военное министерство в спешке готовили для министра иностранных дел подробные сводки по данному вопросу. Главные цели были сформулированы так:

1. Склонить советские власти к сотрудничеству в обеспечении надлежащего ухода и репатриации английских пленных, освобожденных Красной Армией.

2. Заверить их в том, что русские, находящиеся в Англии, Франции и Египте, будут репатриированы, как только будет практически решена транспортная проблема.

3. Поскольку советские власти настаивают на том, что их подданные в Англии не могут пользоваться статусом военнопленных, убедить их принять в качестве единственной разумной альтернативы «Акт о союзных вооруженных силах».

4. Опровергнуть несправедливые обвинения, выдвинутые Гусевым. Тем временем английский Комитет начальников штабов сообщил МИД о возможности найти подходящий транспорт для отправки русских «и обеспечить репатриацию 11 тысяч человек без ущерба для наших прочих нужд, при условии, что этот транспорт к концу ноября вернется в Англию». Однако в сообщении высказывалось предположение, что Советы «скорее пойдут нам навстречу, если мы не сделаем первого шага». Это была последняя попытка связать советское правительство соглашением, в котором оговаривались бы взаимные обязательства относительно репатриации пленных. Но начальники штабов не могли предугадать дальнейшего хода событий.

Через два дня, 11 октября 1944 года, Черчилль и Иден принимали Сталина и Молотова на обеде в английском посольстве в Москве. Стоял прекрасный солнечный день, и у премьер-министра и министра иностранных дел были все основания для оптимистического, радостного настроения. Они только что с блеском и в хорошем темпе провели переговоры, в результате которых большая часть Балкан была отдана под советский контроль. Может быть, поэтому Молотов в тот день был в необычайно хорошем расположении духа. Казалось, эта встреча руководителей союзных государств самым благоприятным образом завершила переговоры, которые могли бы тянуться до бесконечности.

Гости прибыли в 9 часов, за столом царило праздничное оживление. Иден имел возможность вдосталь наговориться со Сталиным, которого от него отделял только переводчик Павлов. Советский лидер был в превосходной форме, в беседе он блистал остроумием и мудростью. Он шутил насчет неугомонных поляков, рассказал длинный анекдот (оставшийся Идену непонятным) о партии крымского вина, захваченного у немцев. Иден чувствовал, что его былое восхищение Сталиным разгорается с новой силой. Впервые он встретил этого необыкновенного человека девять лет назад и сразу почувствовал к нему то необъяснимое уважение, для которого не существует ни классовых, ни национальных, ни идеологических барьеров. Он писал о своей встрече со Сталиным в 1935 году: