Далекий след императора - Юрий Торубаров

   — Русский боров! Ну... погоди.

Кейстут не стал ожидать братца, а подозвав сотского, шепнул ему на ухо:

   — Следуй за ним, — и кивнул на спину удаляющемуся Драйнасу, — и когда он будет входить в крепость, надо захватить ворота.

Тот кивком пояснил князю, что всё понял, и отправился к своим людям.

Кейстут был своенравным князем и, если он что решал, ничьи уговоры на него не действовали. Даже отцовские. Когда-то, стремясь завязать с поляками добрые отношения, отец хотел с ними породниться. Для этого он решил сосватать дочь князя Мазовецкого за сына Кейстута. Да не тут-то было. Оказывается, сын был... влюблён. В это с трудом верилось. Как этот мужиковатый, грубоватый человек и вдруг... полюбил. Но... это было так. И как оказалось в будущем, эти люди не изменяли своей любви всю жизнь. Предметом его обожания была девственная жрица богини Праурымы, красавица Бирута, дочь знатного жмудина[20]. Её обязанностью было поддерживать постоянный огонь перед богиней. Судьба однажды занесла Кейстута на песчаный морской берег, вблизи которого шумел сосновый лес. А посредине его, на холме, находилось святилище этой богини. Там он и увидел её. Пленённый её красотой, а до этого он и слышать не хотел о женитьбе, он тотчас захотел на ней жениться. Девушку не смутило ни его княжеское звание, ни увещание главной жрицы. Она отказала. Тогда он, подняв её, как пушинку, на руки, трижды обнёс вокруг священного огня. Так она стала его женой. Чему она покорилась: его мужской силе, доброму сердцу, — остаётся только гадать. Когда отец узнал, что непокорный сын привёз себе жену, он, как вихрь, ворвался к ним. Но увидев ласковый, мягкий взгляд её прекрасных очей, стройную, точёную фигурку, вдруг махнул рукой и повернул назад.

Сотскому удалось ворваться в след не ожидавшего нападения Драйнаса, а тут подоспел сам Кейстут. Евнутий, услышав, что шум битвы с невероятной скоростью приближается к его дворцу, бежал. Кейстут послал за ним погоню и пленил его. К этому времени подоспел и Олгерд. На своём суде они приняли решение: отдать Евнутию в правление Изяславль. Потом всё тот же неуёмный Кейстут собрал всех братьев, и они условились, что Олгерд будет великим князем, а все слушаются его, и всё, что добудут: город или волость... всё делить пополам и жить до смерти в любви, не мыслить лиха друг другу. К сожалению, порой жизнь заставляла нарушать этот договор.

Иван Данилович пригласил к себе сыновей Семёна, Ивана и Андрея и поведал о договоре сыновей Гедимина. Братья поняли, что отец хотел бы, чтобы они поступили так же и всеми мерами расширяли московские границы, как Олгерд. И не только поняли, но обещали следовать его желанию.

Этот разговор с сыновьями великий князь Всея Руси завёл не случайно. Он чувствовал, как жизнь уходила из его тела. Особенно его состояние ухудшилось после Пасхи. Он пригласил к себе священника и объявил ему, что хочет принять монашеский сан и взять имя Ананий. Когда священник, совершив полагающиеся для этого действия, ушёл, Иван Данилович вдруг почувствовал облегчение и даже прилив сил. Приказав монаху и служке оставить его одного, он поднялся, прошёлся несколько раз у своего одра, точно оценивая силы. Остановился и, держась за спинку одра, отдышался. Тут, видать, и пришло желание, пройти в молельную комнату. Там он помолился. Выйдя из неё, ощутил голод и направился в трапезную.

Молва, что князю стало лучше, промчалась по хоромам, чтобы затем выплеснуться на улицу. Люди вздохнули с облегчением, крестясь от всего сердца, и благодарили Всевышнего. Князь поужинал и его потянуло в сон. Но, прежде чем пойти в опочивальню, он вышел на крылец. Когда он глянул на знакомый двор, зашумела тысяча голосов:

   — Калита! Калита!

Он постоял. Слёзы навернулись на его глазах. Потом, вздохнув, окинул взором окружающий мир и тихонько пошёл к себе, чтобы больше его уже не увидеть. А утром вдруг загудели колокола: тревожно, жалобно, угнетающе. Весть о кончине Калиты быстрее молнии полетела по Московии. И поднялся на Руси такой плач, от которого все вороны отлетели прочь от своих обжитых мест. Но его уже не поднять, а жить-то надо. И стало мучить другое: «А кто заменит?».

   — Да, Семён! — отвечали знатоки.

   — Так его же нет. Он в Орде, — отвечали с испугом на лице некоторые.

   — Вернётся! — уверяли знатоки.

Весть о кончине Ивана Даниловича застала Андрея Пожарского на новом месте, пожалованном Калитой, где он готовился к обустройству. Кто-то подсказал, что есть хороший строитель Сафон Кажан, новгородец. Он самому Калите строил. Этот довод был убедительным. Гонец поскакал к Кажану. А пока что шла разбивка. Свои хоромы Андрей хотел поставить по образцу московских. Уж больно об этом просила Дарьюшка. А как откажешь любимой жене? Вот за этой работой и застала его страшная весть. Он, не раздумывая, немедленно вернулся в Москву.

Встреча с Василием Кочевой всё поставила на места. Боярин не то от расстройства, не то от простуды захворал. Они долго о чём-то разговаривали. Было ясно из этой встречи одно: они расстались не только по-дружески, но чувствовалось, что и сблизились в своих помыслах. Вернувшись к себе, Пожарский объявил жене и друзьям, что срочно отбывает в Орду.

Не стал терять время и Кочева. Он собрал у себя в трапезной бояр и купцов, о которых он знал, что они верой и правдой служили Калите. К нему пришли Фёдор Плицей, Лука Протасов, Василий Вельяминов, Василий Коверя, Фёдор Елферьев. Несмотря на то, что на улице стояла теплынь, в помещении топилась печь. Кочеву лихорадило. Он вышел к ним в овчинной телогрейке, на шее — шерстяной платок. Он кивнул головой и сел поближе к огню. Служка, сопровождавший его, молча взял корчагу и разлил медовуху.

   — Помянем, — хриплым голосом проговорил хозяин.

Все поднялись и осушили кубки.

   — Да, — обтирая усы и садясь проговорил Плицей, — осиротели!

   — Жизнь берёт своё, — прохрипел хозяин, — нам надо подумать, чтобы в Москве кто бучу не поднял, пока явится Семён Иванович, — сказав, кивнул служке, чтобы тог разлил по второй.

Выпили дружно. Заговорил Лука:

   — Те надо было, — он смотрит на Коверю, — Александра Ивановича и Фёдора Акинфовича покликать.

   — Я их уже кликал, — ответил боярин.

   — К Семёну Ивановичу послал гонца? — спросил Вельяминов.

Тот кивнул, но кого послал, говорить не стал.

Они сидели долго, говорили обо всём. Но любая тема разговора заканчивалась одним тревожным вопросом: сумеет ли Семён ладить с Ордой? И каждый раз Кочева утвердительно кивал головой, приговаривая:

   — Сумеет!

Причём чем дольше они сидели, тем уверенней был его голос. От выпитого его прошиб пот. Он развязал платок на шее.

   — Фу, жарко! — с какой-то радостью произнёс он.

Гости весело переглянулись. Перед уходом он им сказал:

   — Пошлите своих в народ. Пущай слухают, чё те говорят. Если что, ко мне!

А тем временем небольшой отряд хорошо вооружённых всадников «о трёх конь» мчались галопом в юго-восточном направлении, оставляя позади московские земли. Благополучно миновали и рязанские земли.

То время, какое прожил Андрей Пожарский в Москве, было заполнено хозяйственной деятельностью, семьёй. Рождение первенца вообще привязало князя к дому. Поэтому внутреннюю жизнь Московии и внешнюю, тем более, он не знал. Встреча с Кочевой на многое открыла ему глаза. Тот поведал о борьбе, которую пришлось вести Ивану Даниловичу не только с Тверью и Новгородом, но и с другими соседями. Благо, что он умел ладить с Ордой, а то неизвестно, чем бы всё это кончилось. Народ за это возлюбил своего князя, поэтому так громко и рыдал. На вопрос Коверя каким он ожидает княжение Семёна, Фёдор ответил:

   — Яблоко от яблони недалеко падает.

Поэтому, когда Коверя сокрушался, кого бы отправить с такой вестью к Семёну, Андрей не колебался, предложив свои услуги.

   — Дозволь, боярин, мне это сделать!

Наверное, по душе Кочеве пришлись княжеские слова. И он, положив гостю на плечо руку, проговорил:

   — Давай! Да хранит тебя Бог!

И пояснил:

   — На ярлык могут быть претенденты. Трудно сказать, как поведёт себя тверский князь Константин Михайлович. Неведом пока и другой Константин Васильевич, князь суздальский. Так что желающие есть! Всё зависит от Орды! Нет пока у нас человека, который был бы так вхож к хану, как, царство ему небесное, наш Калита, — посокрушался боярин.

Андрей понял: Московии угрожает опасность!

Степь дыхнула хоть и подзабытым, но таким знакомым, родным запахом. И поползли в голову воспоминания. Как их с Митяем, ставшим атаманом, повязали татары. Как они, в свою очередь, захватили царевича. И тут мысль перекинулась на завтрашний день: как хан его примет? не возомнил ли себя правителем Вселенной? Но зря опасался. Встреча произошла неожиданно. На подъезде к Сараю задремавшего князя разбудил один из его воинов.

   — Князь! — позвал он его.