Голос зовущего - Алберт Артурович Бэл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Юрит!
Но я, не обратив внимания на окрик, тянулся к господину, пытаясь ухватить его за тупой и желтый палец, которым он постукивал о край скамьи. «Оказывается, к волшебникам тоже приходит осень, — подумал я, — и пальцы у них желтеют, совсем как листья». Волшебник посмотрел на меня и улыбнулся.
— Олэ, кхе, мики! — сказал он.
Что сие означало, для меня было неясно. Я раскрыл рот, чтобы спросить, но в этот миг какая-то сила схватила меня за шиворот и поволокла по воздуху.
— Сиди здесь, играй здесь, копай здесь!
— А тот господин волшебник?
— Не подходи к нему.
— К нему пришла осень?
— Отстань от меня, он бродяга.
— А я видел, как он у Кризенталя пилил дрова!
— Чего ж тогда спрашиваешь!
— Только нос у него не был синим!
— Он пьет спирт. Не подходи к нему, не видишь, какой он грязный, противный. Кто знает, где он ночует.
А мне этот господин не казался противным. Грязен он был, это верно, но и красив! Мне не нравилось, что сам я был таким чистым, умытым. Мне хотелось выяснить, отчего у волшебника синий нос и отчего на шее у него болячка.
— Харалд, — не унимался я, — почему на шее у него болячка?
— Потому что он не моется, — сердито отозвался Харалд, — и еще потому, что у него неправильный обмен веществ.
— Да, — глубокомысленно молвил я. — Он весь пожелтел!
Через неделю я позабыл о господине с синим носом. Но спустя много времени, лет через двадцать, прогуливаясь в парке, я увидел на скамейке очень похожего человека. Его обноски выглядели довольно прилично, да и нос был не таким уж синим, но белки глаз по-прежнему в красной паутине. Зрачки маленькие, черные! Я остановился перед ним и увидел себя в его зрачках, таким же маленьким, как прежде. Синий нос среди тысячи белых носов — капля чернил в стакане воды! Да будет так, подхожу, сажусь рядом.
— Ну, как живется, дед?
— Да что, сынок, напраслину возводить. Хорошо живется!
Он как-то сразу сник, порывался подняться, уйти, но я удержал его, стал расспрашивать, и он рассказал мне, что обитает в доме для престарелых, что жизнь там ужасно тоскливая, и потому он взял и сбежал на неделю. Я покосился на его одежду и недоверчиво покачал головой.
— Вы не думайте, — сказал он, перехватив мой взгляд, — одежонку мы получаем исправную, только я ее обменял. Выпить захотелось. И потом так удобней.
— Отчего же тоскливо там?
— В доме-то? Есть у нас телевизор, радио, кино бывает, и книжки, и газеты, а все равно чего-то не хватает. Тоска берет. Пожить хочется!
— Да, — говорю, — выдавали бы в субботу всем бывшим бродягам и дровосекам по четвертинке, тогда бы ты, дед, навряд ли убежал.
— Н-дэ! — говорит. — Это дело! Социальное обеспечение у нас имеется, завести б еще душевное обеспечение.
— Послушай, — говорю, — а тебе никогда не приходилось пилить дрова у Кризенталя?
— Я, — говорит, — в свое время у стольких пилил, что сейчас и не вспомню.
Потом дед стал у меня допытываться, кто таков, чем занимаюсь. Я рассказал. «Н-дэ! Выходит, ты художник!» И пошел дед сокрушаться, что у него была не жизнь, а сплошное невезенье и никаких возможностей, никакого просвета.
— А на что теперь крылья дряхлому орлу! — воскликнул он. — Великое дело в свое время родиться!
— Послушай, — сказал я, — Ведь ты, наверное, Библию читал?
Старик глянул на меня с хитринкой и ответил вопросом:
— А ты-то сам тоже небось почитывал?
— Полистал от нечего делать. Но скажи мне, ты веришь, что можно родиться в свое время?
— Н-дэ! Хочешь верь, хочешь нет, а так оно есть. Не родись слишком рано, не родись слишком поздно. Родись в свое время! Так там сказано, а?
— Ну, примерно.
— А как же ты, советский художник, и вдруг Библию читаешь? — лукаво спросил старикан.
— А как же ты, старорежимный дровосек, бродяга, живешь в советском доме для престарелых инвалидов?
— Н-дэ!
— Ты не увиливай! Скажи, почему ты не родился в свое время. С солнечным детством и прочая? И был бы ты молодым орлом с молодыми крыльями! Ну, ответь, почему не родился?
Старик помолчал, потом сердито буркнул:
— Чего спрашиваешь! Будто сам не знаешь!
Под конец нашей беседы старик сказал:
— До того наговорились, во рту пересохло! Пивка бы в самый раз хлебнуть!
И мы с ним у киоска выпили по кружке светлого пива. Да, душевное обеспечение нам необходимо. Вернувшись домой, я взял уголь и набросал старика. Из каждого глаза его вопросительным знаком глядел на меня человечек.
Родись в свое время! Удобная, черт возьми, теория! Ею можно все оправдать. Любой бюрократический выпад, как-то: «Этот товарищ создает скульптуры, которые положено создавать лишь через двадцать лет. Товарища следует раскритиковать, ему неизвестна единственно верная истина — родись в свое время». Или: «Это хороший рассказ, однако написан он лет на десять раньше, чем следует. А ну всыплем автору по первое число, чтобы знал свое время!»
Не родись слишком рано, не родись слишком поздно! Согласно этой теории Харалд родился слишком поздно. Родись он в тысяча девятисотом, он бы непременно был с революцией. За это я ручаюсь, у нас в жилах кровь де-да-бунтаря. Говорят, что пращуры возрождаются во внуках, и доля правды в этом есть. Жаль, что отец у нас вышел таким — ни рыба ни мясо. А в наших жилах мятежная кровь. Недаром дед в семнадцатом году во главе роты красных латышских стрелков отправился в Петербург— делать революцию! Родись в свое время! Где ты был тогда, старик из парка? Деду моему исполнилось тридцать шесть. Он прошел фронты гражданской, а в тысяча девятьсот тридцать седьмом его расстреляли. Мы ничего не знали про деда. Отец и не думал нам рассказывать о его революционном пути, он стыдился, что его родитель коммунист, и, чтобы как-то смягчить ужасное слово, отец говорил: «Большой был охотник до приключений, так и пропал где-то без вести». Да будет так! Возьмем в руки карандаш и на листке бумаги набросаем родословное дерево. Пишите! Дед Кристап Ригер, родился в 1881 году. Отец Артур Ригер, родился в 1903 году. Внуки, они же сыновья, — Харалд, родился в 1924 году; Рудольф, родился в 1928 году; Юрис, родился в 1936 году. Дед — латышский стрелок, революционер, позднее командир Красной Армии. Отец — сын революционера, впоследствии отказавшийся от родителя,
