Над горой играет свет - Мадженди Кэтрин

На последнем фото он с каким-то дядькой. Руки скрестил на груди, лицо в тени, и непонятно, какое на нем выражение. На обороте читаю: «Фредерику 15, с новым папой». Я многого не знаю про маму и папу, тайна на тайне. А я не стану что-то скрывать от Эйдин. Пусть знает все, я про все напишу, как это сделала когда-то бабушка Фейт для меня. А эти мамины неразборчивые, наскоро, пометки? Она ведь тоже хотела что-то прояснить?

Всматриваюсь в снимок, на котором мама с тетей Руби и с братьями на фоне старого разбитого грузовика, все босые, лохматые. Тетя Руби, чуть наклонившись, со свирепой гримасой почесывает свою немолодую уже и отнюдь не маленькую ножку. Дядья мои слегка смущены тем, что их снимают, но лица у всех шкодливые. Дядя Хэнк старший, с ним я незнакома. Никто не знает, куда он пропал.

Я представила его в лесной глуши, как он пьет воду прямо из ручья, а питается крадеными курами. Эта выдумка огорчила меня, но и порадовала: бегает человек где захочет, радуется вольной жизни. Дядя Бен смотрит с робкой усмешкой на маму, будто узрел Творца Вселенной. В его глазах явный отблеск безумия. Ах, если бы я лучше знала своих дядей, которые неведомо где… еще одно если бы.

Рядышком с мамой дядя Иона. Положил руку ей на плечо, будто боится, что ветер унесет ее в синие дали. А мама… даже этот немыслимо растрепавший ей волосы ветер и липнущая к коже западновирджинская пыль были ей нипочем, уперла руки в боки и кокетливо выставила бедро. Голова откинута, полузакрытые глаза устремлены в объектив без малейшего смущения. Она одна такая на свете, моя мама.

По крыше застучал дождь, все сильнее и сильнее, вскоре грохотало не только над моей головой, а со всех сторон. Гроза наконец явилась. Заглушила все шорохи, а я снова опускаю руки в груду сокровищ, чтобы выудить очередное.

И натыкаюсь на снимок, который заставил меня подскочить, по спине пробежал озноб. Мика со вздувшимся лицом, руки и ноги в ссадинах и синяках. Я тоже вся в синяках, волосы всклокоченные и свалявшиеся. Губы у обоих стиснуты, будто мы уже бездыханные.

Переворачиваю фото, читаю:

Взгляни, сестричка, что я сделала с твоими детками! Хо-хо! Это тебе за то, что ты украла у меня Джексона.

В горле набух комок, во рту появился металлический привкус: то лето ударило по мозгам, и картины, вспыхнувшие в памяти, были страшнее зудящих шершней.

Внезапно захотелось поджечь все это, чтобы от моих сокровищ осталась только кучка пепла. Да, поджечь и спалить этот проклятый дом со всеми его потрохами. И уйти прочь, а потом всю жизнь ждать, что будет. Плясали на окнах занавески, ветер шуршал бумагами, луна освещала все разложенные на кровати улики. Я грубо выкрикнула:

— Бабушка, прекрати! Я же стараюсь, как могу!

Я топнула ногой. Потыкала кулаком воздух. Я, давным-давно взрослая тетка, готова была выть на луну. Я изо всех сил хлопнула дверью. Задрожал косяк, задрожали балки, весь дом задрожал, и земля подо мной стонала и содрогалась.

— Ненавижу тебя! Чтоб ты сгнила в аду! — заверещала я, снова превратившись в маленькую девочку, которая не придумала ничего лучшего, как орать на призраков. Но я была взрослоймаленькой девочкой, которая осознанно решилась выкричаться, чтобы выплеснуть злость. Мне это было необходимо. Я и так долго сдерживалась, слишком долго.

Я стояла посреди комнаты, ждала, что теперь будет. И вскоре почувствовала, как смеется тетя Руби, хохочет над моими растрепанными волосами, над мятой одеждой, над тем, что от меня несет кофе вперемешку с водкой, над моими горящими потными щеками, над моим искаженным воспоминаниями лицом. Я высунулась в окно, под ласковые прохладные струи, меня окутала влажная пелена тумана. Отойдя от окна, прошлась по комнате, громко топая. Ну все, рядом больше никого.

Никто из призраков не посмел бы сейчас ко мне приблизиться.

ГЛАВА 8. Все зло в этой женщине

Я будто разомлевшая кошка развалилась на полу в холле, с карандашами. Надо было соединить по порядку точки на странице, чтобы дорисовать рисунок. Я рассеянно прислушивалась к позвякиванию льда в папином вновь наполненном бокале и к хихиканью Энди за дверью, которого что-то развеселило. Внезапно эти звуки перекрыл капризный голосок мамы:

— Мне тоже налей. Устала, и очень жарко.

— Будет сделано, — «я-весел-хоть-мне-не-до-смеха», вот с какой интонацией произнес он.

— Поторопись. Я придумала, как уладить наши проблемы.

Я на животе подползла к двери в гостиную, чтобы все увидеть и услышать.

Папа поставил мамин стакан на кофейный столик и уселся в свое зеленое кресло.

— А что же у нас случилось?

Отпив большой глоток, мама плюхнулась на диван и прижала стакан ко лбу.

— Кручусь целыми днями, некогда подумать о себе.

— Опять тебя понесло.

— Это тебя вечно носит неизвестно где.

— Я всегда вовремя прихожу к ужину.

— Ура! Мой муж является домой покушать. Ой, я хотела сказать оту-у-ужинатъ. Не такая уж безнадежная деревенщина. — Она скосила глаза к переносице. — «И эх, дя-рё-вы-ня моя, За-па-ды-ная — и-эх, ма! — Вир-ды-жи-ния»

— Кэти… — Папа обеими руками потер голову, взъерошив волосы.

— Да, кручусь тут одна с троими детьми.

— А я целый день кручусь на работе.

— Веселиться мы тоже умеем. — Она резко сдвинула и развела колени, потом обмахнулась подолом юбки.

— А я-то что могу поделать? — спросил папа, глядя в стакан.

Мама рывком выпрямилась.

— Давай отправим Вирджинию Кейт и Мику к Руби. На лето. Ее парень сейчас в каком-то спецлагере для отсталых детей.

Меня обдало холодом, изнутри и снаружи.

— Всех она не возьмет, но со старшими может посидеть, а заартачится, напомню ей, что пасла ее обалдуя Путера, когда ей приспичило расслабиться.

Папа допил свой стакан и встал.

— Все зло в этой женщине.

Я сделала глубокий вдох, но перевести дух не спешила, ждала, что скажут дальше. Когда тетя Руби напивалась, то жутко свирепела, все ей было не так, заводилась с полоборота. Ругалась и орала на малыша Путера. А если очень бесилась, могла и треснуть.

Снова заговорила мама:

— Миссис Мендель обещала на недельку забрать Энди, сможем нормально отдохнуть. И пока лето, она готова иногда посидеть с ним час-другой, чтобы мы побыли вдвоем, пока нет старших.

— Зря ты это делаешь.

— Фредерик, необходимо укрепить наш брак. Ты больше не хочешь меня?

Мама подошла вплотную. Папа протянул к ней руку, но тут же опустил, помотав головой, развернулся.

— Мне пора.

— Только попробуй подойти к двери, Фредерик Хейл!

— Только попробуй меня остановить, Кэти Айвин.

Папа выскочил, едва успев увернуться от запущенного в него стакана.

Стакан брякнулся в коридоре, разлетевшись на мелкие осколки, которые, это я знала, постоянно будут теперь впиваться в ноги.

Отскочив от двери, я помчалась к себе, захлопнула дверь и улеглась со «Сказками братьев Гримм» под бабушкино одеяло. Что же теперь будет, гадала я.

Вернулся Мика, сразу потопал в свою комнату. Я слышала, как он восторженно рассказывал Энди про ручей, они там классно поиграли, и с Бастором, и с его псиной Мямликом. Хотелось пойти рассказать про мамин разговор с папой, но я не пошла.

На ужин был омлет и тосты с корицей, потом я приняла ванну, надела желтую ночную рубашку и легла. Вошла мама, в своем красивом красном пеньюаре, села на краешек кровати. От мамы вкусно пахло духами и свежестью. Она приподняла мой подбородок.

— Папа молодец, что прозвал тебя Букашкой. Здорово, правда?

Я вдыхала ее запах, надеясь, что она побудет со мной еще немного.

— Мам, а как ты меня прозвала?

— Никак. Ты Вирджиния Кейт. Такое у тебя имя, очень хорошее имя.

Взяв пасхальную открытку, она долго ее изучала.

— Боже… церковь — это полная чушь. А проповедник их тот еще трепач. — Она скроила скорбную мину, которая, впрочем, тут же исчезла. — Ну что? Вот и настало лето. Больше никаких уроков.