Фантастические тетради - Ирина Ванка

Альба лежал на кровати, закутавшись в одеяло, и рассматривал потолок. В какой-то момент, Матлин сам не понял почему, этот молодой человек сильно напомнил ему Али: взгляд, манера валяться на кровати, выражение лица… Он не на шутку растерялся и не сразу нашел что сказать, несмотря на то, что всю дорогу только и делал, что строил план разговора.

Он взял табурет и устроился возле кровати. Альба съежился, будто перед ним был не Феликс, а шестирукий Кальтиат, в каждой руке которого по смертному приговору.

— Я ничего не помню, Феликс.

— Ты в состоянии ответить на пару вопросов? — спросил Матлин, стараясь сохранять спокойствие.

— Какие могут быть вопросы? — психанул Альба. — Я же сказал, что ничего не помню. Отрежь мою голову и отнеси на рентген, если не веришь.

— Почему ты не сказал о зеркальных видениях? С какого возраста они начались?

Альба резко обернулся к нему, вскочил с кровати и замер.

— Зеркальные видения?..

— Почему ты сразу об этом не рассказал? В связи с чем они были в первый раз? В детстве… Вспомни.

— Причем здесь видения? Что произошло? Почему ты говоришь об этом?

— Со мной тебе не обязательно симулировать психическое расстройство. Лучше побереги силы и подумай, как я могу тебе помочь.

— Нет, — Альба снова упал на кровать и натянул на голову одеяло.

— Оставь его в покое, — вмешался Гренс, — сейчас же отойди от него. — И, силой вытолкав Феликса из комнаты, аккуратно прикрыл дверь. — Сядь, сделай мне одолжение. Посиди молча пять минут, не задавая вопросов.

Феликс повиновался и позволил усадить себя у печи в кабинете Гренса, несмотря на то, что, казалось, полжизни отдал бы за то, чтобы нырнуть в ледяное озеро.

— Ты имеешь представление о том, какой ты кретин? — начал Гренс.

— Давай переходи к делу, — поторопил его Матлин.

— Нет, ты даже представления не имеешь…

— Не тяни время…

— Это мое время, — взревел Гренс, — сколько мне отмерено — все мое и, уж поверь, у тебя его гораздо больше. Так что заткни свой фонтан и приготовься выслушать все, что я намерен тебе сказать. Здесь я буду решать, сколько времени на что потратить.

Пока дребезжали стекла в оконной раме, Феликс дал себе зарок — не произносить ни единого звука, пока его об этом не попросят. Но моментально забыл об этом, как только стекла дребезжать перестали и в интонации Гренса вернулась привычная, слегка театральная задушевность.

— Я не спрашиваю, по какой дурацкой системе ты изучал его в Аритаборе, потому что мне это не интересно. Я не спрашиваю, что показали твои идиотские приборы, потому что мне противно… Я даже не спрашиваю, что ты понял из всех своих никчемных опытов, потому что знаю, что ты ни черта не понял, иначе бы не приперся сюда. Я хочу знать только одно, как ты, двадцать лет слоняясь по информатекам своего бесподобного Ареала и будучи лучше меня знакомым с аритаборским моделированием, так и не узрел главного корня и сути всех вещей: то, что ты пытаешься понять и открыть для себя здесь, давным-давно смоделировано на Земле. Смоделировано так просто, что понятно тупому фактуриалу. — Гренс убедительно похлопал себя ладонью по макушке и стащил с полки толстую тетрадь в льняном переплете. — Тебе же надо погрузиться в сплошные достоверные факты… У тебя сорняк в земле не прорастет, пока не получит своей теории прорастания. Ты разучился доверять глазам, ушам, интуиции, наконец. — Он устроился напротив Матлина и развернул тетрадь. — Я жалею, что не показал тебе это в прошлый раз. Я жалею, что запретил Голли даже начинать с тобой разговор об этом.

— Это стихи? — удивился Матлин.

Но Гренс захлопнул тетрадь и отодвинулся вместе с табуретом на такое расстояние, чтобы Матлин не смог подглядывать.

— Я записал все, что запомнилось. Не важно, если где-то в рифму за ним не попал. Важно то, что ты не увидел в нем главное, то, что должен был увидеть сразу, а теперь ни один прибор тебе это не объяснит.

«Определенно, — отметил про себя Матлин, — они с Ксаром против меня скооперировались». Гренс развернул тетрадку и нацепил на нос очки.

Слишком поздно в глухом экстазеНа слепую судьбу пенять,Без помойки моих фантазийКак ты сможешь меня понять?

Я попробую, если хочешь,Оправдать чужие грехи, —Если раны не кровоточат,Слишком поздно писать стихи.

Если раны не кровоточат,Хоронить меня не спеши.Ты не знаешь, как гибки и прочныОголенные нервы души.

— После этого стихотворения я решил… хватит. Пора Феликсу открывать глаза на происходящее. К тому же есть у меня подозрение, что это посвящено тебе. Но начнем с раннего, — Гренс вернулся к началу тетради.

Свет отраженья гаснущих зеркал —След темноты вселенского броженья,Того луча, который ты искалВ безумной траектории движенья,Чтобы его узнать наверняка,Чтоб увязать с житейскими деламиЗатмение сплошного потолкаНад ускользающими зеркалами.

— Ты хотел знать, что это за зеркальные видения? Узнаешь, когда научишься думать собственной головой. Не сможешь не узнать. Зеркальные образы преследуют его всюду. Вот хотя бы, если взять страницу наугад… Это, если не ошибаюсь, его посвящение матери.

…и не клянись, что грешницей была,Что никогда не будет оправданьяЯвлению зеркального стеклаПред алтарем шального мирозданья.

Закончив цитату, Гренс подцепил пальцем следующую закладочку.

— Это я к тому, дорогой мой Феликс, что будь у тебя истинно аналитический склад ума, тебе бы не понадобилось покидать Землю. А сейчас, что бы ты ни говорил, вечер поэзии я тебе устрою, даже если мне придется держать тебя силой. — Он снова погрузился в открытую тетрадь.

Все ли правильно я услышуВ снежной утренней тишине,Если голубь ходит по крышеИ стучат часы по стене?

Мои краски в саване беломНе рифмуются в вольный стих…Что же я натворил, наделал…На прозрачных иконах твоих,

Что немые сугробы снегаВдруг поклонами полеглиВ честь того, кто проклятие небаОбозвал притяженьем Земли?

— Объясни мне, философ Аритаборский, почему мальчик, рожденный на Земле, смог почувствовать это?

— Почему бы нет? — ответил Матлин. — Что мы понимаем в поэзии? Эзотерика.