Место - Фридрих Горенштейн

– Пока пятеро,– сказала Маша,– но дело не в количестве… Например, какого-нибудь крикуна Арского мы ни за что бы не приняли… Не скрою, насчет вас, конечно, у меня сомнение, но в конце концов важно, чтобы вы привели Колю… Приведете?

– Приведу,– с жаром сказал я,– и обо мне вы так напрасно…– я прижал ладонь к груди.

– Ладно, не люблю клятв,– сказала Маша.– Пока что возьмите,– она открыла сумочку и протянула мне пригласительный билет,– это на вечер отдыха химиков… Сегодня в семь… Там будет прочитан доклад и дискуссия… Все это организуется нами… Нашей организацией… Приведите Колю туда, это вам будет проверка…– Она повернулась и пошла к шоссе, потом остановилась и сказала: – Разумеется, родителям ни слова, особенно маме.

Я провожал ее взглядом, пока она не села в автобус и не поехала, а после этого крепко и страстно прижал к губам пригласительный билет, пахнущий Машиными духами. (Одевшись в дорогу, она пахла теперь по-городскому, не остро и телесно, а утонченно и недоступно.)

– Она все-таки уехала,– сказал я, вернувшись, журналисту и Рите Михайловне.

Они по– прежнему сидели за деревянным столом под деревьями, но посуда со стола была уже убрана и стол чисто вытерт.

– Еще бы, сказала Рита Михайловна, чтоб уязвить мужа, надо же додуматься – посылать за Машей этого молодца… Она ведь его ненавидит…

Я посмотрел на Риту Михайловну с тревогой, а «молодец» совсем меня напугал. В этой семье была своя дипломатия, и, выполнив поручение журналиста, я тем самым действовал против Риты Михайловны. Heт, если вопрос станет «или или», то уж конечно Рита Михайловна, а не журналист. Как будто они во мне нуждаются, но в то же время, кажется, что-то произошло, что их успокоило, да и возможно, ночная тревога была преувеличена, что нередко случается с людьми истеричными. Так мыслил я, готовя первую фразу, где сразу должно было быть все: и косвенное извинение перед Ритой Михайловной, и косвенное же заверение в верности ей, и проверка ситуации вокруг доноса, и в то же время не перечеркивание и доброго моего отношения с журналистом.

– Нам с Колей надо бы еще поговорить,– сказал я, обращаясь к Рите Михайловне и тем самым покорно и публично «проглатывая» ее «молодца», – а Маша уехала успокоенная, добавил я и журналисту, – просто у нее дела в городе…

Интересного продолжения найдено не было, но все-таки кое-чего мне удалось добиться, противоборство смягчилось, и Рита Михайловна безусловно оценила то, что если ночью я вспылил на ее замечание, то ныне я стал более «дрессированным» и покладистым. (Они явно нуждались теперь во мне меньше, вот откуда покладистость.)

– Знаете,– подтвердил мою догадку журналист,– насчет объяснительной в КГБ, возможно, и ложная тревога… Я сейчас говорил с моим приятелем по телефону… Возможно, и так уладится… Но, конечно, все может случиться…

– А Коля? – мягко и настойчиво активизировался я.– Коля ведь уже подготовлен.

– Да, да,– задумчиво сказал журналист,– во всяком случае мы эту бумагу напишем и передадим ее в случае крайней необходимости.

– Тебе надо сегодня же опять встретиться с Романом Ивановичем,– сказала Рита Михайловна.– Посоветоваться… Показать ему текст.

– Да не в тексте дело,– сказал журналист.– С текстом-то мы разберемся. Важна ситуация…– Он встал и положил мне руку на плечо.– Пойдемте сочинять,– сказал он с усмешкой,– помогу… Лучше это без Коли…

Мы прошли в его кабинет, который здесь на даче был также обширен и богат, со старинной мебелью красного дерева и шкафами книг вдоль стен. Я сел на краешек дивана.

– Нет,– сказал журналист,– садитесь к столу, пишите, а я буду диктовать… Правда, вчера я уже кое-что набросал, у меня заготовлено,– он протянул мне бумагу, которую достал из лежащей на тумбочке книги.

Я присел к обширному письменному столу, на котором была пачка чистой бумаги и множество дорогих авторучек в футлярах, и положил черновик доноса, написанный журналистом.

– Пишите,– сказал журналист, правда, предварительно плотно закрыв окно и повернув ключ в дверях, но все это он проделал, как мне показалось, привычно и мимоходом.– В Комитет государственной безопасности,– начал он.– с уважением, которого вы заслуживаете, сообщаем вам.– Мне кажется, это тоже было стандартное словопостроение, которое употреблялось в этих случаях, в черновике было то же начало.– Сообщаем вам… Вы пишите,– обернулся ко мне журналист.

Я взял одну из авторучек и начал торопливо писать. Журналист быстро и ясно, почти без запинок, продиктовал мне о том, что я и Коля были втянуты Щусевым П. А. в антисоветскую организацию, которую по молодости и неопытности мы первоначально воспринимали как просто некий литературный клуб, созданный для самообразования, а также для обсуждения проблем, связанных с ликвидацией последствий культа личности, согласно решений XX съезда партии. (То же было в черновике, слово в слово.)

– Ничего, ничего, пишите,– сказал журналист, заметив, что я сижу в задумчивости,– может, это и несколько туповато, но тем лучше.

– Не в том дело,– сказал я.– Мы с Колей договорились, что донос должен носить чрезвычайно острый, чуть ли не клеветнический характер, чтоб впоследствии можно было бы публично доказать его несостоятельность. Иначе Коля не подпишет и даже может заподозрить… Вы меня понимаете?

– А ты парень способный,– сказал журналист на «ты» и снова как-то странно улыбнулся.

– Надо обязательно упомянуть о том,– сказал я,– что Щусев совершил убийство замполита режимного лагеря, его жены и ребенка… То, о чем вы рассказывали, то, в чем его подозревают. Коля честный мальчик, он верит в Щусева хотя бы потому, что Щусева пытали в концлагере. Человек, прошедший сквозь пытки, для него свят и неспособен убить ребенка. Это для него явная клевета. Таким образом все может сложиться весьма удачно. Тут даже повод для доноса. Услышали, мол, случайно. Подслушали об убийствах, и что открыло нам глаза.

А вы способный человек, – снова повторил журналист, глядя на меня с каким-то неожиданно напряженным вниманием и употребив на этот раз вместо несколько покровительственного «парень» и «ты» уважительное «вы» и «человек»; он сел на диван и вдруг спросил: Я слышал, у пас мечта?…

Я покраснел. Все-таки какая глупость, что я доверился Коле в самом сокровенном.

– Вы меня не стесняйтесь, – сказал журналист очень серьезно, я в вас, кажется, начинаю верить. Вы, конечно, еще зреете, путаетесь, ищете свое… Но почему бы и нет?… В конце-то концов, да здравствует товарищ Цвибышев! Почему бы и нет?… Или вам по душе «ваше превосходительство»?… Кстати, каковы ваши политические взгляды?… Удивительное дело, шума много, мнений множество, но ясных политических взглядов ни у кого не поймешь…

Начал он серьезно, но потом в нем, чуть ли не на середине фразы, произошел некий сатирический поворот, который он даже и сам не хотел допускать, просто взыграла его обличительная суть. Очевидно, журналист это почувствовал, потому что он очень скоро вернулся опять к серьезу.

– Вы простите меня,– сказал он,– занесло, весьма некстати, не в ту сторону… Вот только что я хотел вам сказать честно и откровенно… Конечно, то, что вы окажетесь во главе России, это весьма по шансам ничтожно. Во всяком случае, пока я так мыслю. Но то, что вы этого желаете, уже вас как-то выделяет из миллионов сограждан. Я, например, этого не желаю, так что по сравнению со мной шансы у вас уже предпочтительнее. Но вот что я хотел бы вам сказать. Советская власть делает огромное количество глупостей и даже безобразий, но послушайте меня, старого, много пожившего и передумавшего человека… В советской власти Россия нашла свое. В период активности народа, наступившей в XX веке, любая другая власть погубит Россию… Учтите это. Властолюбцы редко бывают патриотами, но счастье того властолюбца, чьи стремленья совпадают с народным движением. В противном случае его пеплом выстреливают из пушки, как случилось, например, с лже-Дмитрием. Советская власть необходима России и рождена ее историей. Вместо нее может явиться только худшее. И это мягко говоря. Это худшее может найти сторонников, много сторонников. Миллионы. Тут ведь счет ведется десятками миллионов людей и сотнями тысяч километров. Таковы масштабы. И вот в таких-то масштабах советская власть огромная находка и огромное благо, за которое всякий разумный человек спасибо, должен сказать, несмотря ни на что. Ведь эти масштабы, эти миллионы людей и сотни тысяч километров и иное родить могут себе и миру на погибель…

Чувствовалось, что журналиста прорвало и он высказал наболевшее, но до конца не додуманное, может, даже и свои сокровенные ночные мысли. Некоторое время мы сидели молча.

– Вы дописывайте,– сказал журналист наконец.– Как задумали, так и дописывайте.

Я дописал донос и показал его журналисту.

– Ну что же, отлично,– сказал он.– И весьма убедительно. Но дату пока не ставьте.