Заповедник для академиков - Кир Булычев

— Голубчик, — сказал Алмазов хрипло (он простудился, ослабленный организм готов был поддаться любой инфекции), когда Матя пришел попрощаться перед отъездом в Москву, где собирался отчитаться на Политбюро и получить награду, — без тебя я на тот свет не уеду. Можешь мне поверить.

— Ты выкарабкаешься, — убежденно сказал Матя, — я тебя знаю — ты выкарабкаешься.

— Ладно, — отмахнулся Алмазов. Он не допускал мысли о своей смерти и потому продолжал командовать Испытлагом, скрывая истинное самочувствие от начальников.

Не появлялся на люди и Ежов. Не был снят, не был расстрелян — об этом узнали бы хотя бы в Испытлаге. Но были сведения, что болеет. Матя подозревал, что знает его болезнь, — в этом была какая-то дьявольская справедливость: породившие бомбу для уничтожения людей стали ее первыми жертвами. Себя к этим жертвам Матя не относил, да и чувствовал себя нормально — лишь обрюзг, пополнел и много пил. Как-то в разговоре со стариком Иоффе он спросил, как оградить себя от ядерных излучений. Старик, который с излучениями был знаком лишь теоретически, проворчал: «Пить надо больше. И желательно спирт». Матя почему-то поверил старику. И пил. Чтобы не заболеть и чтобы вечерами ни о чем не думать. Выхода он не видел.

Ну, не будет Алмазова и Ежова — его покровителей и тюремщиков. На их место придут другие — хуже, чужие. Алмазов — при всей взаимной ненависти — спутник многих лет жизни, сам палач и сам жертва. А кем ты будешь, Матя, для следующего наркома или начальника Испытлага? Будущим нобелевским лауреатом или зэком, годным лишь на списание, потому что и на самом деле теперь, когда главное сделано, можно обойтись и без Шавло.

В Москву Шавло поехал один.

Его встретил Вревский, как всегда подтянутый, рот — ниточка, тяжелые скулы, волосы — седеющим ежиком. Он мог бы стать «железным» наркомом, но никогда не станет — в тайных папках лежит его неладная для наркома биография, к тому же с университетской скамьи в него впитан дух преклонения перед законом. Он нарушал его дух — как не нарушишь, если ты замнаркомвнудел, — но всегда соблюдал букву. В нем не было склонности к авантюре.

Вревский сказал, что заседание Политбюро назначено на завтра, а сегодня Матю ждут у престарелого президента Академии наук ботаника Комарова. Вревский сопровождал Шавло и вошел с ним в кабинет, как будто боялся, что старик обидит Матю.

Комаров опешил, увидев чекиста в таких высоких чинах, он решил, что его посетил сам «железный» нарком. Смутившись, он забыл, что надо говорить в таких случаях, впрочем, подобного случая у него еще не было. Он протянул Мате папку — диплом действительного члена Академии наук СССР и потом, после паузы, косясь на Вревского, сказал:

— Мы рады выполнить личную просьбу товарища Сталина. — Тут же понял, что сказал не то, и исправился: — Признавая значительный вклад в науку профессора Шавло Матвея Ипполитовича, от имени президиума я приношу свои поздравления, вот именно…

Опять наступила пауза. Можно было уходить. Мечта идиота сбылась.

Матя чувствовал себя оплеванным. «А ты чего хотел? Колонный зал сверкает огнями? Актовый зал Московского университета? Что вас не устраивает, академик?»

Комаров откашлялся и вдруг спросил:

— Вот именно, разумеется, я хотел воспользоваться присутствием товарища командира. Ряд крупных ученых нашей страны находится в распоряжении товарища Шавло, вы знаете?

Вревский кивнул.

— Но это наносит непоправимый ущерб нашей науке. Я прошу вас как можно скорее вернуть их. Я могу подготовить список.

— Ученые работают. Они сделали большое дело, — сказал Вревский. — Вы только что сами высоко оценили их работу. — Вревский указал на папку в руках Шавло. — Как только наша родина будет в безопасности, как только исчезнет угроза войны, они, разумеется, будут вознаграждены и вернутся домой. А сейчас считайте, что они в командировке.

— Разумеется, — сказал академик, — в командировке, но им не дают переписываться, словно они в тюрьме. Хотя бы отпускайте их в отпуск, в конце концов!

— Какой, к черту, отпуск! — взорвался тут Матя. — Разве вы не понимаете, что по крайней мере половину из них я вытаскивал из лагерей, я спас им жизнь, а вы смеете меня упрекать! Они бы давно сгнили!

— Матвей Ипполитович, Матвей Ипполитович, — укоризненно остановил его Вревский. — Так нельзя. Никто из настоящих ученых не гниет у нас в темницах.

— Вот именно. — Мате было стыдно перед стариком, у которого слезились глаза, ему ведь было так трудно просить.

— Можно сделать так, — сказал Вревский. — Если кто-то из членов семей некоторых ученых — тех, кто мобилизован, но не осужден, — захочет поехать на Север и жить вместе с мужем или отцом в Полярном институте, мы благожелательно рассмотрим эти просьбы.

Матя готов был материться! Он же тысячу раз просил, убеждал непреклонного Алмазова допустить до академиков их жен, тогда и они не будут чувствовать себя в тюрьме, но Алмазов жалел каждую копейку, торопясь сделать бомбу и только бомбу, и не понимал, что довольный ученый работает втрое лучше подневольного, — этого он не понимал. Он спешил сделать бомбу и помереть от ее сверкающих лучей!

Конечно же, Матвей не сказал этого. А президент Академии был искренне благодарен чекисту — на прощание он пожал ему руку и начисто забыл попрощаться с Шавло.

— Черт с ним, — сказал Матя, когда они спускались вниз.

— Вы не правы, — рассудительно заметил Вревский. — Я глубоко уважаю академика Комарова, и в его положении совершенно естественно заботиться о судьбах ученых.

— Вам хорошо решать, а когда я просил об этом — кто меня слышал?

Вревский не стал спорить — они должны были посетить первого заместителя наркомвнудел Лаврентия Павловича Берию, который займет место Ежова, выздоровеет тот или нет. Ежов должен будет ответить за преступления… впрочем, сегодня никто не может сказать, что будет с Ежовым. События разворачиваются столь быстро, что даже самый тупой из чекистов понимает, что лучше не высовываться.

Аудиенция у Берии была краткой, будущий нарком спешил. Он был любезен, маленькие стекляшки пенсне были расположены так, что вместо глаз ты все время видел какой-то неверный отблеск, лицо его было покрыто гладким сытым подкожным жирком жуира и распутника. В то же время от него исходила сила злодейства, которой не чувствовалось в махонькой куколке — Ежове.

Берия поздравил Шавло с выборами в академики и заметил с краткой улыбкой, что и сам надеется когда-нибудь удостоиться такой же чести. Он был серьезен — и когда поздравлял, и когда высказывал свои надежды. Затем они вкратце переговорили о нуждах строительства. Берия сказал, что сам прилетит в Ножовку на той неделе, чтобы ознакомиться с делами на месте, — международная обстановка усложнилась, и придется кинуть все силы на то, чтобы произвести хотя бы пять или шесть таких бомб.