Том 10. Письма. Дневники - Михаил Афанасьевич Булгаков

«Пиквикский клуб» был поставлен в МХАТе в 1934 году В. Станицыным. Декорации в стиле старинной английской раскрашенной гравюры написал П. Вильямс, музыку — Н. Сизов. Некоторые песенки до сих пор еще звучат в моей памяти: «Здравствуй, дом, прощай, дорога», — много раз напевали москвичи...»

187

4 сентября 1930 г. К. С. Станиславский писал Булгакову: «Вы не представляете себе, до какой степени я рад Вашему вступлению в наш театр!

Мне пришлось поработать с Вами лишь на нескольких репетициях «Турбиных», и я тогда почувствовал в Вас — режиссера (а может быть, и актера?!). Мольер и многие другие совмещали эти профессии с литературой!»

188

М. А. Булгаков отвечает на следующую реплику брата: «Твое молчание, конечно, глубоко удручает меня, тем более, что несколько подряд моих писем осталось без всякого ответа. Стороной имею о тебе сведения — например, назначение в МХАТ — но при отсутствии твоих писем не могу ничему придавать большого значения».

189

После разговора со Сталиным М. А. Булгаков был принят режиссером в МХАТ, а вечером работал в ТРАМе.

190

«Vie» — «Жизнь» (франц.).

191

У Н. А. Булгакова была операция по поводу болезни горла.

192

На этом письмо обрывается. Очевидно, написано Елене Сергеевне в те дни, когда она отдыхала в подмосковном доме отдыха, куда Булгаков приезжал несколько раз.

193

Казалось бы, ситуация для Булгакова складывалась благоприятно: он работал в любимом театре, участвовал в репетициях, получил заказ на инсценировку «Мертвых душ», рецензировал сценарии в ТРАМе, но ни одна из его пьес не была возобновлена в театре, ни одна строка не появилась в печати. Улучшились только материальные условия, душевное же состояние его было подавленным. Сказывались и нездоровье, и крайнее переутомление, неопределенность положения как писателя. Но после разговора с И. В. Сталиным Булгаков стал надеяться на встречу с ним. По свидетельству Е. С. Булгаковой, беседы с Михаилом Афанасьевичем о И. В. Сталине носили постоянный характер. Очевидно, размышления о предстоящей встрече с Генеральным секретарем побудили его написать сугубо личное письмо И. В. Сталину, хотя оно так и не было завершено: автограф неоконченного письма Сталину хранится в архиве писателя.

Булгаков, очевидно, не был уверен в том, что его правильно поймут, и поэтому письмо обрывается на полуслове. В то время положение многих русских писателей было неопределенным. Напомним здесь только об одном факте: как раз тогда издательства отказались печатать третью книгу «Тихого Дона» М. Шолохова, который 6 июня 1931 г. обратился с тревожным письмом к А. М. Горькому. В июне же 1931 г. состоялась встреча Сталина и Шолохова на даче Горького, где и решилась судьба публикации третьей книги великого русского романа. А в октябре 1933 г. Алексей Толстой сообщал Горькому, что «ленинградская цензура зарезала книгу Зощенко» (прошедшую в «Звезде»), что «впечатление здесь от этого очень тяжелое...». Мы уже не вспоминаем здесь о том, что происходило с Н. Клюевым, С. Клычковым, Е. Замятиным, Б. Пильняком...

М. А. Булгаков не мог не знать об обстановке, сложившейся в литературе и искусстве, которыми управляли люди, далекие от творчества.

194

Гейтц М. С. — один из руководителей МХАТа в 1930-е гг., в 1931 г. был директором театра. В дневнике Е. С. Булгаковой сохранилась следующая запись (25 мая 1937 г.) о нем: «Сегодня в «Веч. Москве» в сообщении об активе МХАТ есть следующие строки: «При помощи Гейтца, бывшего одно время директором Театра, авербаховцы пытались сделать Художественный Театр «Театральным органом» Раппа».

Вот фигура, между прочим, была этот Гейтц! Производил впечатление уголовного типа».

195

Таманцева Рипсимэ Карповна — секретарь К. С. Станиславского, была весьма колоритной и влиятельной личностью в театре. Чаще всего в документах архива она значится как «Рипси», часто упоминается в дневниках Е. С. Булгаковой.

196

Бубнов Андрей Сергеевич (1884–1940) — советский государственный и партийный деятель. С 1929 г. возглавлял Наркомпрос РСФСР.

197

В мае 1931 г. Булгаков обращается с письмом лично к Сталину, в котором просит направить его вместе с женой в заграничный отпуск сроком на три месяца. Письмо замечательно во многих отношениях, но наиболее ярко в нем проявляется гражданская позиция писателя.

Булгаков развивает свою мысль, высказанную в телефонном разговоре со Сталиным, о том, что русский писатель не может жить вне Родины. Булгаков находит у Гоголя — любимого своего писателя — прекрасные строки о готовности принести себя в жертву во имя Отчизны, о необходимости познать «цену России только вне России» и «добыть любовь к ней вдали от нее». Свои новые творческие замыслы, которые появились у него с «неудержимой силой», писатель связывает с желанием воспеть свою социалистическую Родину — СССР. Это тем более важное признание, что Булгаков к тому времени прошел страшную полосу гонений и травли со стороны ревнителей «пролетарской культуры», для которых на самом деле и великая русская литература, и зарождающаяся советская литература были глубоко чуждыми. Не ждал Булгаков и скорых перемен в этой сфере деятельности. И тем не менее он с еще большей силой заявил, что не мыслит себя вне родной земли, не мыслит себя вне советского театра, который он беззаветно любил и который нужен был ему как воздух.

Как можно заметить, в «политическом автопортрете» Булгакова появились новые светлые тона, которых с течением времени становилось больше.

Очевидно, были у Булгакова какие-то сокровенные мысли, которые он хотел высказать Сталину в личной беседе. К сожалению, встреча их не состоялась ни в 1931 г., ни в последующие годы.

Ответ Сталина на письмо писателя был своеобразным. Разрешение на выезд Булгаков не получил, но зато были разрешены к постановке пьесы «Мертвые души» и «Мольер», и, к огромной радости писателя, было принято решение о возобновлении «Дней Турбиных». Вот как отмечено это событие в воспоминаниях писателя В. С. Ардова, хорошо знавшего Булгакова: «Роман («Белая гвардия») был встречен несправедливой бранью со стороны известной группы рапповцев. Особенно усердствовал в обсуждении «Дней Турбиных» театральный критик В. И. Блюм. Он занимал должность начальника отдела драматических театров Реперткома. По его протесту и обрушились на