Белые пешки - Екатерина Звонцова

которые меня очень поддержали. – Она помедлила. – Может… и вас поддержат, Саш? Я, может, путь уже не продолжу, но у вас-то он еще длинный.

– Что за слова? – тихо спросила Саша. Почему-то у нее чаще забилось сердце. У Оксаны, может, тоже: она приложила руку к груди. Ее голос снова стал ниже и хриплее.

– Мир все чокнутее, все быстрее. В нем удешевляются все производства, включая производство чувств. Бороться с душевной атрофией. Быть врачами для зрителя и читателя. Вот чего им не хватает. Мига, трепетно застывшего перед вечностью, Маленькой Жизни, бесстрашно глядящей в глаза Большой Смерти. Вот на что смотрят. Вот чего ищут. И каждая маленькая жизнь очень ценна. А еще берегите свою собственную.

Они молчали долго. Не минуту, но половину точно. Оксана вяло доковыривала штрудель, скорее ломая его, чем поедая. Саша с усилием стряхнула наваждение.

– Он так и сказал? Последнее? Будто чувствовал что-то.

– Будто, – вздохнула Оксана. – Хотя ему довольно много оставалось, это же несколько лет назад было, мы потом еще общались, летали друг к другу в гости… – Она отодвинула тарелку. – Но да. У меня такое же чувство возникло. И еще голос вот тот, в моей голове, помните? Так он тогда вкрадчиво сказал мне: «Было бы это еще так просто – беречь! Обычно либо ты, либо тебя».

И почему я о ней сегодня вспомнила, об этой Оксане? Может, потому, что плакала вчера вечером. Я и тогда плакала, как с премии пришла. Папу всполошила, он меня утешал, дурачок: «Ну ты чего, и тебе еще вручат, какие твои годы». А я правда не могла объяснить. То ли было жалко красивого брюнета с голубыми глазами, то ли про Макса я думала, то ли про ребят во Франции. Но я плакала и злилась, и вчера (но по другой причине), а сегодня проснулась пустая, в смысле… пока не увидела кофе на кухне, как-то совсем было беспросветно.

Скорее всего, дело в Нике и этом ее мужике, по описанию похожем на рыцаря. Как ни странно, в них. Она побьет меня, если решит это прочитать, но мне их жалко и за них страшно. Это же чудовищно – так жить и работать. Пытаешься помочь людям – получаешь по морде, не пытаешься – сам себя ешь, потому что пытаться – уже рефлекс. Вспоминаю школьные разговоры про «адских ашек», про «ментовских волчат» и наконец понимаю, почему так было и почему сейчас они обе – и Марти, и Ника – выросли дергаными, резкими, так много матерятся и так себя не берегут. Они, похоже, все такие. Вчера, кстати, встретила одного жуткого совершенно, чокнутого типа, с которым они бы точно спелись.

Теперь Сашу связывала с парком тайна, делавшая все светлее: планетарий. Так что она все чаще возвращалась домой узенькими аллейками, мимо уединенных скамеек и цепочек фонариков, наблюдая, как это все оживает: ярче разгорается, покрывается свежей краской. Обходила она только аттракционы; там по-прежнему жила Смерть, с которой не хотелось встречаться. В остальном это были приятные прогулки.

Не забыла она и оленя. Тот оставался тусклым, страшным и несчастным, но, проходя мимо, Саша утешительно гладила его по носу. Казалось, он вот-вот откроет глаза, и соскочит с помоста, и начнет прыгать вокруг, спрашивая: «А меня? А меня когда? Когда почистят? Когда починят?» Так что и в тот день Саша спешила к рогатому грустному другу, думая об остальных друзьях. После универа они с Асей и Марти натрескались еды из нового маковского меню: сырных треугольничков и жареных креветок. Было здорово, никто не хмурился, и только запись Ники свербила в памяти холодной длинной занозой. Саша посматривала на Марти. Та, несомненно, знала обо всем этом даже больше, чем Ника оставила в Сокровище. Но спрашивать было себе дороже, можно было нарваться на «Извини, это конфиденциальная информация». Не детское «секрет», а именно так, взросло и солидно. Хотя суть особо не менялась. Так что Саша ничего не спросила и насладилась вечером как могла. А с Никой пообещала себе поболтать отдельно.

С этими мыслями она и приближалась к фонтану, но остановиться пришлось на довольно приличном расстоянии. Около оленя кто-то стоял, и даже спина этого кого-то выглядела неприветливо. Мужчина, высокий, русый, плечистый, в старомодном дымчатом пальто с жестким воротом. Незнакомец не двигался, держался очень прямо и неуловимо напоминал внезапно выросший здесь монумент. Саша замерла в смутной тревоге: раньше она почему-то вообще не встречала у фонтана людей. Что делал тут этот тип? Что, если инспектор какой-то муниципальный? Сейчас вот осмотрит оленя, махнет презрительно рукой, да и напишет в бумажке: «Сносить, реставрации не подлежит».

Под ногой хрустнул гравий; незнакомец обернулся – так резко, будто в последний момент удержался от не просто поворота, но броска. В руке он еще и держал трость с набалдашником в виде головы какой-то монстроуродины. Химера? Горгулья? Необычная, явно дорогая вещь, у бабулек не такие палки. Саша сощурилась, приглядываясь и врубая логику. Так. Нет, такие выпендрежные упакованные типы не гуляют по запущенным паркам и не работают в муниципальных службах. Куда чаще такие типы пафосно курят за рулем дорогих машин. А тут и взгляд был соответствующий – острый, презрительный. Ни капельки любопытства, точно на дорожке рядом прыгает воробей, а не замерла в нерешительности молодая интересная девушка. Незнакомец отвернулся так же быстро, как и уделил Саше свое небрежное августейшее внимание. Та поморщилась, собиралась уже уйти, решив навестить оленя завтра, когда ее вдруг окликнули:

– Эй! Вы! А ну подойдите-ка!

Саша повертела головой, но даже убедившись, что обращаются к ней, осталась на месте. Мало того что подобные дяди – 40+, ледяные, холеные – в принципе всегда производили на нее отталкивающее впечатление, так этот не удосужился даже сказать «пожалуйста»! Да и у парка была в прошлом не лучшая репутация, а нахмуренные брови и стылые глаза незнакомца свидетельствовали о его дурном настроении. Подойти к такому в безлюдном месте? Нашел идиотку. Мощная трость, которой при желании можно было проломить череп, тоже не делала ее обладателя привлекательным собеседником.

Может, незнакомец прочел ее мысли, может, просто вспомнил наконец о вежливости. Выражение его лица чуть смягчилось, и даже голос стал потеплее:

– Я вас напугал? Извините. Можете не подходить пока, я все понимаю.

– Благодарю за разрешение, – прохладно отозвалась Саша.

Вышло грубовато. Но незнакомца это не задело, или что-то просто занимало его сильнее, чем хамство «всякой обалдевшей молодежи». Все с тем же спокойным, уже не таким хмурым видом