Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1. - Георгий Михайловский

27 октября утром наше министерство, помещавшееся на Дворцовой площади против Зимнего дворца, на котором уже развевался красный флаг, было совершенно свободно от какой бы то ни было охраны солдат и матросов, по-прежнему мы оставались хозяевами в ведомстве. Нератов и Петряев и все чиновники были на местах, но предстоящий приезд Троцкого, конечно, действовал на всех возбуждающе. Князь Урусов и Коростовец, увидев меня, сказали, что в 12 час. дня назначено заседание Союза союзов, и в половине двенадцатого собирались идти вместе со мной, условившись, что зайдут за мной в мой отдел.

Не успел я, однако, прийти к себе в отдел, как меня вызвал А.А. Доливо-Добровольский. Заботливо притворив дверь и сказав курьеру никого не пускать, он с самым конфиденциальным видом, волнуясь, стал мне говорить всяческие комплименты насчёт того, что я-де пользуюсь таким влиянием в министерстве и такими симпатиями среди служащих министерства, что и в служебном отношении моё положение так высоко и т.п. Я слушал спокойно, зная, что любезность Доливо-Добровольского на этот раз была неспроста, но когда тот стал мне объяснять, что «новая власть» есть власть, то есть обладает всеми принудительными аксессуарами, и что, конечно, всякий волен принимать какую угодно «позу», по выражению Доливо, однако «новое правительство» может и в тюрьму посадить, и вообще «принудить к повиновению», я ушам своим не поверил, несмотря на всё то, что я раньше слышал от Доливо. Прямых угроз я не ожидал, в ответ на его таинственный шёпот я рассмеялся, говоря, что он мне «угрожает» от имени «нового правительства», как будто он имеет право говорить так.

Я спросил его, что же он советует делать, так как мне этот разговор начинал казаться любопытным. Доливо-Добровольский вскочил и заходил по комнате: «Что делать? Капитулировать, немедленно, немедленно, не теряя ни одной секунды. Через месяц вся Россия будет в руках нового правительства». Я поблагодарил Доливо за его откровенность и сказал, что являюсь членом ведомственного комитета и членом Союза союзов всех ведомств и поступлю так, как решат они, а что касается моего личного мнения, то я вчера на заседании Высшего призового суда его высказал, и заключается оно в том, что признавать «рабоче-крестьянское правительство» правительством России только потому, что оно посадило в Петропавловскую крепость Временное правительство, как ни значителен этот акт, нельзя или по меньшей мере преждевременно.

Доливо-Добровольский опять набросился на меня, убеждая, что никаких сомнений в конечной победе «новой власти» (Доливо почему-то избегал слово «большевики») не может быть и т.д. Но, к моему удивлению, когда я ещё раз повторил, что буду действовать согласно решению Союза союзов, тот вдруг без всякого перехода сказал: «Ну, если Союз союзов выскажется против, если все ведомства не признают переворота, тогда другое дело, лишь бы нашему ведомству не вести сепаратную линию». Я успокоил собеседника на этот счёт, изумляясь лишний раз эластичности Доливо, который не то что колебался, а делал вид, что колеблется, так как боялся ещё тогда окончательно раскрыть карты.

В это время без всякого доклада вошёл Урусов и вместе с Коростовцом и мной пошёл в министерство внутренних дел, где в кабинете Кудрявцева должно было происходить заседание Союза союзов. Наш комитет мы решили собрать уже после того, как станет известным решение Союза союзов. Придя к зданию у Чернышева моста, мы застали всю компанию в сборе, и Урусов сразу же сказал, что в нашем министерстве ждут сегодня Троцкого и что желательно поэтому прямо перейти к главному вопросу о тактике Союза союзов в связи с большевистским переворотом, чтобы успеть вовремя сообщить решение Союза союзов нашему ведомству.

Политическая физиономия этих подлинных представителей петроградского чиновничества была в высшей степени неясна с точки зрения партийной принадлежности. Все почти были беспартийными, но зато диапазон был велик. Так, в Союз союзов входили меньшевик-интернационалист Абрамсон и октябрист (будущий ярый монархист) С.С. Ольденбург. Это была единственная организация, в которой я видел действительно «единый антибольшевистский фронт». Тогда это казалось совершенно естественным и не вызывало ни малейших трений в работе Союза союзов. Как ни пытался Кудрявцев обойтись без прений или, во всяком случае, сократить их, однако они были, несмотря на сразу выявившееся единодушие в вопросе о непризнании большевиков в качестве всероссийского правительства.

Были сомнения в вопросе борьбы с большевиками, все понимали, что решение о непризнании «новой власти» вовлекает нас в борьбу с ней. Забастовка, или, как тогда говорили, саботаж, выдвигалась большинством, но против неё выступил Харьковцев. Он ставил ряд вопросов: каков охват забастовки, какие учреждения должны быть исключены из неё, на какое время должна быть объявлена забастовка, что делать, если большевики упрочатся, нельзя же бастовать до бесконечности, наконец, не принесёт ли забастовка больше вреда государству, чем пользы антибольшевикам. Все эти вопросы были жгучи и уместны, так как, берясь за борьбу, надо было знать, не только против кого борешься (это мы знали), надо было знать, насколько пригодны для этой борьбы те средства, которые у нас имелись.

Мы, конечно, не могли не понимать, что, не имея за собой армии и флота, будем бессильны сопротивляться большевикам бесконечно, но, с другой стороны, мы понимали, что передача большевикам государственного аппарата явится страшнейшим орудием в их руках и что она ускорит и облегчит им борьбу за власть. Передавать этот аппарат в тот момент, когда ещё неизвестно, как отзовётся на петроградский переворот вся остальная Россия, было бы, с нашей точки зрения, прямо предательством. В то же время, не имея возможности точно определить момент забастовки и не считая допустимым по тактическим условиям объявлять её срок, мы предполагали его сравнительно коротким — две-три недели, не больше, считая, что если в этот срок в России не найдётся достаточной силы сбросить большевиков, то борьба примет длительный характер и забастовка как средство не будет годиться; нам, говоря революционным языком, придётся «уйти в подполье».

Таким образом, по мнению присутствовавших, забастовка должна была быть сильным ударом, охватить все учреждения, кроме имеющих чисто продовольственное значение, ударом сильным, но коротким. Эта предположенная краткость забастовки казалась залогом её успешности и широты охвата, но мы не могли говорить о сроке забастовки точно и снизить её политический эффект теми размышлениями, которые я привёл выше и которые должны были остаться между нами. Голосование по первому вопросу — об объявлении всеобщей забастовки как протесте против большевистского переворота — дало следующие результаты: 17 — за забастовку, 1 — против (это был Харьковцев), 3 — воздержались (среди них, как это ни странно, князь Урусов, ставший затем одним из вождей саботажного движения). Всего присутствовал на собрании 21 человек. Так решился основной вопрос о забастовке.