Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков  Т. 3 - Андрей Болотов

 Наконец настал день нашего отъезда, случившийся на другой день после Михайлова дня, то есть ноября 9–го дня, и день сей был для меня прямо чувствительный. Из всех сел и деревень собрались к сему времени все бурмистры, старосты и лучшие люди. Все они наносили всякой всячины на дорогу, и прощались со мною с изъявлением искренней ко мне любви и благодарности за хорошее управление ими. Все отзывались, что они мною весьма довольны; все желали мне счастливого пути, и жалели, что я от них отбываю. Но никто с таким чувствительным сожалением со мною не расставался, как наш лекарь. Итак, распрощавшись и помолясь Богу, мы в путь свой и отправились. А сим окончу я и письмо мое, превзошедшее уже обыкновенные пределы, сказав вам, что я есмь ваш и прочее.

(Генваря, 15–го дня, 1809 года).

БОГОРОДИЦК.

Письмо 185–е.

 Любезный приятель! Приступая теперь к описанию достопамятнейшего периода моей жизни, начну повествованием о нашем путешествии из Киясовки до Богородицка, и изображении чувствований душевных, какие я имел во время сего краткого, но трудного и беспокойного путешествия. Как время было тогда самое позднее осеннее, и от бывшего незадолго до того ненастья и самого зазимья путь такой скверной, что не можно почти было ни на колесах, ни на санях ехать, то претерпели мы много трудов и беспокойств. Переезжал я тогда со всем своим домом и семейством; кроме нас четверых больших, то есть меня, моей тещи, жены и госпожи Беляевой, было с нами четверо наших детей, кои были мал–мала меньше. Большой нашей дочери Елисавете шел уже тогда девятый год, и она была девочка уже изрядная и утешавшая нас и видом, и милым и любезным характером своим. Мы выучили уже ее грамоте и писать, и были понятием и всем поведением ее очень довольны. Сыну моему, как второму по ней, шел уже шестой год, и бабушка его, трудившаяся над обучением и его грамоте, успела уже выучить и его оной. Острое его понятие и способность с самого малолетства ко всему хорошему поспешествовала к тому очень много. Другой моей дочери, Настасье, доходил тогда третий год, и сия хотя сошла с рук, но далеко еще не совсем, а меньшая моя дочь Ольга была еще на руках, и ей шел только второй год. Итак, все они были еще очень малы, и все требовали за собою особых хожатых. Кроме сего было с нами множество людей, старых женщин и девок. Для помещения всех их потребны были повозки, кроме тех, которые нагружены были нашим багажом и всякою домашнею сбруею и провизиею; а потому и было с нами множество больших и малых повозок, и ехали мы превеликим обозом. Старшие госпожи ехали в карете, дети с их мамами и нянями — в другой, иные же в коляске, женщины же и девки в кибитках, и все сии повозки были на колесах. Что касается до меня, то как мне не хотелось никак расстаться с нововыдуманным моим, вскрывающимся, покойным возочком, то, несмотря на всю еще малость снега и ежечасное опасение, чтоб он не сошел, решился я на отвагу, ехать залегши в нем, дабы мне можно было заниматься чтением книг, и не так бы скучно было ехать. Ехали мы тогда через Каширу, Венев и оттуда по епифанской дороге, пробираясь прямо на село Бобрики. Все сие расстояние было хотя не очень велико, и не простиралось, хотя и до двухсот верст, но как принуждены мы были не ехать, а тащиться с ноги на ногу, и то и дело останавливаться, то и провели мы в сем путешествии более четырех дней.

 В течение сего времени, сидючи в своем возке, и тащившись, где по снегу, где по голой земле и грязи, имел я досуг заниматься помышлениями о предстоящей перемене, вместе с местом, и всех моих обстоятельств, которые и занимали меня во всю почти дорогу. Я помышлял, рассуждал и говорил то и дело сам с собою как о прежнем, так и новом своем месте, и обо всем, до обоих их относящемся. То, от которого тогда я удалялся, было мне довольно знакомо, и я был им по всем отношениям доволен. Во все почти полтретья года жительства моего в Киясовке не имел я никакого неудовольствия, жил себе как хотел и на совершенной почти свободе. Иго обязанности моей было так легко, что я оного почти не чувствовал, а особливо в последнее время. Труды и заботы хотя кое–какие и были, но сносные. И где же мы без них жить и быть можем? По крайней мере имел я то удовольствие, что знатную или паче большую часть своего времени мог употреблять для себя и для собственных своих любимейших упражнений. Дел по должности было так мало, и они были так легки, что я исправлял их почти играючи, а что всего важнее, не опасаясь никакого строгого взыскания. Не было никаких у меня завистников и тайных злодеев, искавших моей погибели; никому я местом своим не колол глаза. Жил в мире, тишине и в таком же почти удалении от шума большого света, как и прежде в своей: деревне. Да и от сей находился в такой близости, что мог всегда когда хотел в нее ездить и видаться с своими родными и прежними друзьями своими, а сделался любим и уважаем и тутошними соседями. Сколько новых друзей и знакомцев я тут в короткое время нашел! Прибытков никаких побочных хотя я и не имел, но они мне были и ненадобны: я был своим жалованьем и прочим содержанием доволен. Не терпел я ни в чем недостатка. Волости, которые вверены были мне в управление, хотя не многочисленны, но тем легче было и управление ими. Словом, все и все было хорошо, и так хорошо, что я, попривыкнув ко всему, не желал никак лучшего места.

 «Напротив того то место, к которому я приближался, знакомо мне только вскользь (говорил я сам себе, продолжая рассуждать), а во всей подробности я его совсем еще не знаю. Все известное и достоверное состоит только в том, что волости несравненно многочисленнее, и что вместо 3 или 4 тысяч душ, буду я управлять многочисленным и тысяч до 20–ти простирающимся народом. Множество огромных сел и деревень и целый почти город находиться будет в моем повиновении. Но? ах! зато и трудов и забот, сопряженных с управлением толь многочисленным народом, несравненно будет больше. Здесь был у меня один только подьячий, и письма было так мало, что и тому делать было почти нечего, а там находится целая канцелярия и письменных дел, которые мне по непривычке совсем еще незнакомы, и коли я должен буду еще учиться, превеликое множество. Кроме того, и одни производимые там ныне многие огромные строения навлекут мне тысячи хлопот, трудов и забот, которые мне тем будут тягостнее, что я ими никогда еще не занимался; и ко всему тому едва ли могу пользоваться столько свободным для себя и собственных упражнений своих временем, сколько находил я его в прежнем и мною оставленном месте. Не буду ли я там связан и по рукам и по ногам, и не стану ли жалеть о потерянной свободе? Жалованье получать я буду точно такое ж, какое получал я прежде, и прибытков посторонних и побочных и недозволенных, коими так многие льстятся, верно не захочу и там иметь. Итак, доходы будут те же, а расходов может быть надобно будет иметь несравненно больше. Жить я буду почти в городе, на большой проезжей дороге, и в таком отдалении от моего дома, что нельзя мне будет получать из него по–прежнему всякую всячину. Кроме того удалюсь я от всех моих родных, друзей и приятелей прежних, и еду, как в лес, к людям совсем мне незнакомым, с которыми надобно мне будет еще спознакомиваться. И Богу еще известно, найду ли я там таких добрых людей, и таких милых и любезных, меня любящих соседей, каких имел в оставленном месте. В деревню свою ездить и любезный свой домашний сад навещать уже мне никак не можно будет так часто, как до сего времени. Жить я буду уже не за 40, а верст почти за полтораста от него! и как легко могу чрез то в собственном хозяйстве своем сделать великие упущения. Итак, и со всех сих сторон не могу я никакими особыми и дальними выгодами ласкаться. А льстит меня одно только то, что место сие гораздо знаменитее моего прежнего, и что я в оном буду более всеми уважаем и почитаем! Но, ах! почему знать, не должен ли я буду за мечту сию платить очень дорого, и тысячами может быть не только телесных, но и душевных трудов, досад, прискорбий и неудовольствий! Чем знаменитее место, тем множайших иметь я буду завистников и тайных, а может быть и самых явных себе недоброхотов и злодеев, которые всячески надо мною подыскиваться, меня всем и всем чернить, порицать и на меня клеветать и всячески о том стараться будут, чтоб лишить и меня таким же образом тамошнего места, как согнали они Опухтина. Всего сего и подобного тому мне верно ожидать, и от всего того тысячи осторожностей иметь будет надобно. Итак, неизвестно еще, найду ли я при сей перемене моего места что–нибудь или потеряю».