Убийца Шута - Робин Хобб

А потом Персиверенс упал. Он соскользнул с лошади, упав на дорогу, и скатившись в глубокий снег, а зверь поскакал дальше. Он все еще держал поводья Присс и она с трудом повернула, едва не растоптав его, и так резко встала, что меня наполовину выбросило из седла. Одна моя нога выскользнула из стремени, и я повисла, прежде чем смогла высвободить вторую ногу и прыгнуть подальше от лошади и побежать к Персиверенсу. Я не увидела торчащей стрелы, и на секунду поверила, что он просто упал, и мы вместе поедем дальше на Присс. Потом я увидела кровь, Стрела прошла сквозь его плечо, разорвав его. Кровь покрывала его. А лицо побелело. Он перевернулся на спину, когда я дошла до него, и протянул мне поводья Присс.

- Залезь и уезжай, - скомандовал он. - Беги! Приведи помощь! - потом он вздрогнул всем телом и закрыл глаза.

Я застыла на месте. Я слышала стук копыт его сбежавшего коня и топот приближающихся лошадей. Они идут. Захватчики. Они поймают нас. Я понимала, что не смогу поднять его, не говоря уж о том, чтобы посадить его на Присс. Надо спрятать его. Он еще дышал. Спрятать, а потом вернуться за ним. Это лучшее, что я могла сделать.

Я вытащила плащ бабочки, расправила его, и расстелила над ним, заправив края вокруг него. Его цвета менялись, но не достаточно быстро. Я накидала снег поверх, а затем, по мере того как стук копыт становился громче, перевела Присс на другую сторону дроги. Я вскочила на нее, цепляясь за седло, пока она тревожно пританцовывала. Устроившись на спине, я нашла стремена и пнула ее.

- Иди, иди, иди же! - крикнула я ей.

И она пошла, от испуга пустившись вскачь. Я наклонилась, крепко держась, не используя поводья и надеясь, что она будет держаться дороги.

- Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, - молила я лошадь, весь мир, и любую существующую силу. И мы пустились галопом, скача так быстро, что я была уверена, что нас не поймают

Холодный ветер бил меня в лицо, слезы катились из уголков глаз. Грива лошади забивалась в лицо. Я видела только пустую дорогу передо мной. Я хотела оказаться подальше отсюда, привести помощь, и что бы как-то все снова стало в порядке…

А потом по обе стороны от меня появились две громадные лошади. Они теснились к Присс, а один из всадников наклонился, схватил ее недоуздок, и повел нас по кругу. Я начала падать с лошади, но другой наездник схватил меня за шиворот туники. Одной рукой он стащил меня с седла и сбросил. Я упала на землю и откатилась, едва не угодив под копыта его коня, кто-то сердито закричал, а вокруг меня все вспыхнуло белым огнем.

Мгновение я ничего не понимала, мой рот был полон снега, а кто-то схватил мою тунику за ворот и поднял меня. Я думала, что меня трясут, но оказалось, что все вращается вокруг меня и не останавливается. Я стала моргать и моргала, пока не увидела огромного бородатого разгневанного мужчину. Он был стар, волосы были седыми, а глаза голубыми, как у белых гусей. Он яростно кричал на меня на языке, которого я не знала. Внезапно он остановился.

- Где второй? Куда он пошел? - с ужасным акцентом потребовал он.

Я вспомнила как говорить и солгала.

- Он оставил меня! – завопила я. Мне не надо было притворяться испуганной. Я подняла дрожащую руку и указала в том направлении, куда сбежала лошадь Персиверенса. - Он сбежал и бросил меня!

Потом я услышала женский голос. Она кричала какие-то увещевания, пока бежала по длинной подъездной дороге к нам. Позади нее шел туманный человек. Он шел быстро, но не спеша. Они были еще довольно далеко. Седой человек, все еще сжимающий мою тунику потащил меня вперед, вместе с лошадью, другой следовал за нами. Он так сильно скомкал мою тунику, что я не могла вдохнуть. Мы прошли мимо того места, где я спрятала Персиверенса. Я поняла это, только по своим следам. Я не смотрела в ту сторону. Я подняла стены и боялась даже думать о нем, чтобы мой обман не раскрылся. Я была единственным шансом для него, и вся моя помощь заключалась в том, что я не обращала на него внимания. Я ударила мужчину и попыталась закричать, чтобы все его внимание было сосредоточено на мне.

Мы миновали это место, подходя к спешащей женщине. Она что-то через плечо сказала туманному человеку. Он указал на меня и счастливо что-то ей пропел. Человек, тащивший меня, что-то прокричал ей, и она упрекнула его в ответ. Он резко встал, схватил меня за шиворот. Он поднял меня, оторвав от земли и потряс, показывая ей. Она в ужасе вскрикнула, а он бросил меня и улыбнулся. Когда я попыталась уползти, он поставил на меня ногу и вжал в снег. Он что-то сказал женщине – насмешливо и с угрозой и ее крики превратились в мольбы.

Я пыталась дышать, хотя это было непросто, пока его нога давила на меня. Она дошла до нас и ее мольбы вдруг стали угрозами. Он снова засмеялся и убрал ногу. Она опустилась на колени в снег рядом со мной.

- Ох, мой дорогой, мой драгоценный! - воскликнула она. - Вот и ты, наконец. Бедный, бедный малыш! Как, должно быть, ты напуган! Но уже все закончилось. Мы здесь. Ты теперь в безопасности, и мы пришли, чтобы забрать тебя домой. - Она помогла мне сесть и так ласково смотрела на меня. На ее круглом лице читались тревога и нежность. И от нее пахло сиренью. Я постаралась вздохнуть, и вместо этого разрыдалась.

- Ах, мой бедный мальчик! - воскликнула она. - Успокойся. Теперь все будет хорошо, ты с нами в безопасности. Наконец, ты в безопасности.

Туманный человек подошел ближе. Он указал на меня, и его лицо осветила радость.

- Вот. Это он! - его голос был высоким и мальчишеским. - Нежданный сын. Мой брат. - Его счастье от того, что я нашлась, наполнила меня, захлестнула и проникла внутрь. Я не могла сдержать улыбки, которая расцвела на моем лице. Она пришла вместе с волной радости. Они пришли ради меня, те, кому я принадлежала. Они здесь и я в безопасности, никогда больше я не буду одинока и напугана. Его широкая глуповатая улыбка и его раскрытые объятия приветствовали меня. Я раскрыла ему свои объятия, обрадованная, что мы, наконец, вместе.

Эпилог

Ребенка укусила крыса. Родители бросаются утешать его. Но из-за укуса на руке начинается сепсис и рука ребенка должна быть отнята, чтобы сохранить ему жизнь. В этот день жизнь ребенка меняется навсегда.

Или, ребенка укусила крыса. Родители бросаются утешать его. Рана заживает, не остается даже шрама, все будет хорошо.

Но это не так. Воспоминания о крысе и укусе ребенок пронесет с собой через всю свою жизнь. Даже взрослого уже человека услышанная в ночи возня заставит проснуться в холодном поту. Он не сможет работать в амбаре или у зерновых хранилищ. Когда его собака принесет ему крысу, он снова окунется в тот ужас.

Такова сила воспоминаний. Они настолько же сильны, сколь и самая страшная инфекция, но они воздействуют на человека не только на протяжении болезни, но и все его оставшиеся дни. Подобно краске, впитывающейся в волокна ткани и меняющей ее цвет навсегда, воспоминания, жалящие или сладкие, впитываются в личность человека.

Много лет назад я узнал, что воспоминания человека могут быть заключены в камень, из которого впоследствии моет пробудиться дракон. Тогда я все еще трепетал перед их мощью и прятался от них. О, эти воспоминания я отрицал и утаивал от самого себя, потому что они несли с собой столько боли, что я не мог к ним вернуться ни будучи ребенком, ни будучи мужчиной. И я вырвал из себя эти воспоминания и отдал дракону, полагая, что тем самым я избавился от яда, отравляющего меня. В течение многих лет, тусклых и притупленных, я не подозревал, чего сам себя лишил. В день, когда Шут вернул мне эти воспоминания, я почувствовал, будто кровь запульсировала в онемевших конечностях, пробуждая их, да, но и принося с собой звенящую боль и судороги, доводящие до изнеможения.

Радостные воспоминания находятся так же глубоко в сердце, как боль и страх. И они так же впитываются и меняют понимание мира. Воспоминания о первом дне, проведенном с Молли, о нашей первой ночи, о том, как мы обещали себя друг другу, все это скрашивало мою жизнь в самые темные дни, эти воспоминания источали для меня свет. Когда я болел или пал духом, я вспоминал своего волка и как мы бежали сквозь сумерки по снегу, и думали только об игре и больше ни единой лишней мысли. Или сокровенные воспоминания о костре и бренди, и о друге, который, пожалуй, знал меня лучше остальных. То воспоминания, из которых человек строит крепость, обороняющую его сердце. Они – пробные камни, которые говорят ему, что он достоин уважения, а его жизнь имеет смысл и за рамками простого существования. У меня есть все эти воспоминания: об обиде, о комфорте, о радости. Я могу дотянуться до любого из них, даже если они сейчас потускнели, подобно запылившемуся гобелену в темном углу.

Но один день я сохраню и пронесу с собой, словно вытатуированный острыми иглами удовольствия и боли по самой сути моего существования. Был день, который я запомнил цветным и ярким, наполненным ароматами, настолько сильными, что стоит мне закрыть глаза, и я снова там. Это яркий зимний день, день синего неба, блестящего белого снега и волнующегося серого моря, виднеющегося за крышами и дорогами города Баккип. И это всегда будет день накануне Зимнего праздника. Всегда я буду слышать веселые поздравления и манящих зазывал - торговцев и ремесленников, криков чаек высоко над головой, криков на ветру. Колючий ветер приносил запахи приготовленной горячей пищи, сладкие и соленые, смешанные с запахами йода и гнили отлива. Я в одиночестве бродил по улицам, покупал небольшие подарки для дочери, которую я оставил в Ивовом Лесу и необходимые вещи для моего искалеченного друга, я покупал травы для мази, готовить которую меня научил Баррич, и чистую одежду с теплыми сапогами для искалеченных, обмороженных ног моего друга.