Разрыв франко-русского союза - Альберт Вандаль

IV

Тогда Наполеон решил принять Балашова и вытребовал его в свою главную квартиру. За неимением других трофеев он хотел представить полякам его; ибо армия и население могли думать, что посол царя приехал в роли просителя; что его присутствие указывает на то, что Россия еще до борьбы признает себя побежденной. 30 июня Балашова привезли опять в Вильну. Его поместили в дом принца Невшательского, где принц просил его “быть, как у себя дома”[649], и где его предупредили, что император тотчас же даст ему аудиенцию.

Фиктивные переговоры, инициативу которых взял на себя Александр, могли привести только к безрезультатным препирательством о старых недоразумениях. Если бы Наполеон согласился на условия своего противника, поставленные в выражениях, не подлежащих обсуждению, если бы отвел свои войска обратно в Неман, он тем самым нанес бы смертельный удар не одной своей гордости. Признаваясь перед всем миром в своем бессилии, выставляя на вид свою ошибку, он разрушил бы свой престиж, подорвал бы обаяние, которое приковывало к его судьбе столько народов; поощрил бы русских к обороне, а Европу к восстанию. Не подлежит сомнению, что мысль об отступлении даже не промелькнула в его уме. Неудачное начало кампании, несомненно, огорчало его. Он часто бывал “серьезен, озабочен, мрачен”[650]; но трудности не могли сломить его; наоборот, они еще более воодушевляли его львиное сердце, а успешность, с какой русские ускользали от него, подстрекала его еще настойчивее преследовать их, еще более стремиться овладеть этой добычей. Даже предполагая, что Александр, отказавшись от своих предварительных требований, согласится ввиду появления наших войск на его территории вести переговоры; что он впредь будет уважать законы континентальной блокады и будет действовать против англичан согласно нашим требованиям, эта сделка, которую император принял бы во всякое другое время, теперь не удовлетворила его. В присутствии Бертье, Коленкура и Бессьера он, не стесняясь, сказал; Александр издевается надо мной. Не думает ли он, что я пришел в Вильну за тем, чтобы начать переговоры о торговых договорах? Нужно покончить с этим северным колоссом, нужно отбросить его и поставить между ним и цивилизованным миром Польшу, Пусть русские принимают англичан в Архангельске – на это я согласен; но Балтийское море должно быть для них закрыто... Прошло то время, когда Екатерина заставляла дрожать Людовика XV, и одновременно с тем, заставляла славословить себя во всех парижских листках. Со времени Эрфурта Александр слишком зазнался. Приобретение Финляндии вскружило ему голову. Если ему нужны победы, пусть сражается с персами, но пусть не вмешивается в дела Европы. Цивилизация не может иметь ничего общего с этими жителями Севера”.[651]

Решив отнять у русских все предоставленные им завоевания или, по крайней мере, часть их, он рассчитывает добиться этого в самом непродолжительном времени несколькими громкими, смело нанесенными ударами, и думает, что сумеет найти для этого случай. Его все еще не покидала надежда, что Александр, который столь же быстро падал духом, как и увлекался несбыточными горделивыми надеждами, смирится и раскается, лишь только почувствует на себе острие шпаги. По его мнению, чтобы поскорей навести царя на мысль о необходимости покориться, не нужно было делать ему этот шаг слишком тягостным по форме: необходимо было оставить открытым и даже обеспечить бывшему союзнику путь к возврату. Поэтому Наполеон, вовсе не придавая серьезного значения объяснениям Балашова, решил принять его вежливо, с целью поощрить на будущее время к присылке новых послов. Несмотря на войну, он стремился найти средство поддерживать правильные сношения с Александром, чтобы тот при первом охватившем его душу смущении, после одного или двух проигранных сражений, знал, куда обратиться с предложением о мире и капитуляции, и как довести до него о своем раскаянии. При этом, желая и иными способами приблизить минуту безусловной покорности, он намерен был в присутствии Балашова показать, что совершенно застрахован от неудачи, что вера его в успехе непоколебима. Намереваясь запугать Русского указанием на свои силы и средства, он хочет придать своей любезности тон подавляющего превосходства.

1 июля, в десять часов утра, он послал одного из своих камергеров за Балашовым. Привезенный во дворец флигель-адъютант был введен в залу, в которой в последний раз видел Александра и которая служила теперь кабинетом императору французов. Ничто в ней не изменилось, исключая хозяина. В смежной комнате Наполеон кончал завтрак. Через несколько минут Балашов ясно услыхал шум отодвигаемого кресла; вслед за тем отворились двери, и император спокойно, не торопясь, с видом завоевателя, который удобно устроился и прекрасно чувствует себя в неприятельской стране, вошел в кабинет, куда приказал “подать себе кофе”.

На поклон Балашова он любезно ответил: “Рад познакомиться с вами, генерал. Я слышал о вас много хорошего. Знаю, что вы искренно привязаны к императору Александру, что вы один из его преданных друзей. Буду говорить с вами откровенно и поручаю вам точно передать мои слова вашему государю”[652].

После этого вступления первые его слова были: “Мне все это очень прискорбно, но император Александр окружен дурными советниками. По своему обыкновению, он предпочитает напасть не на государя, а на его приближенных. – К чему эта война? – продолжал он. Два великих монарха толкают своих подданных на резню, а, между тем, предмет их ссоры точно не определен. Балашов ответил, что его государь не желает войны; что он все сделал, чтобы избежать ее. Как на веское доказательство этого, он сослался на предложение о мире, передать которое было ему поручено. Тогда Наполеон заговорил о прошлом. Завязался спор о событиях, которые были случайной причиной разрыва. Оба собеседника до пресыщения высказывали свои обиды, не желая признавать и принимать во внимание обид противника. По мере того, как император вспоминал поступки, в которых ясно обозначилось, что Россия намерена действовать наперекор Франции, что она относится к Франции пренебрежительно, даже не желает вступать с нею в разговоры, он начинал говорить с большей запальчивостью, с возрастающей резкостью, все больше подогревая себя огнем собственных речей. Его, быть может, и притворный в начале разговора, гнев перешел в действительный, он не на шутку вошел в роль обиженного.

Он начал большими шагами ходить по комнате. По некоторым вырывавшимся у него знакам нетерпения можно было судить о его внутреннем волнении. Неплотно запертая форточка в окне открылась, и в комнату ворвалась холодная струя воздуха. Император с силой захлопнул форточку. Но форточка была плохо подогнана. Не прошло и минуты, как под напором ветра она снова открылась и начала биться. Император был в таком возбужденном состоянии, что не мог выносить этого раздражающего шума. С бешенством схватил он форточку, оторвал и выбросил на улицу. Слышно было, как она упала на землю, и как зазвенело разбитое стекло.