Лавкрафт: Биография - Лайон Де Камп

То, что Шварц, действуя в качестве его литературного агента, продал «В горах Безумия», наконец-то вынудило Лавкрафта призадуматься об агентах. Он обратил внимание на то, что из единственных двух знакомых ему литературных агентов — Отиса Адельберта Клайна и Джулиуса Шварца — первый обладал большим авторитетом и более широкими связями.

Шварц хотел продать английскому издателю сборник лавкрафтовских рассказов под общим названием «Цвет из космоса». Лавкрафт дал добро. Летом, пока тот работал над этим проектом, он отослал Райту рукописи «Твари на пороге» и «Обитателя тьмы» «как простую формальность перед тем, как отдать их Шварцу для некоего британского проекта по переизданию»[642]. Райт сразу купил оба.

Лавкрафт не заключил твердого соглашения с Шварцем, равно как и не содействовал другим, кто выказывал интерес к его работам. Когда Лео Маргулис стал владельцем «Уандер Сториз» (переименованным во «Фрилинг Уандер Сториз») и обратился к Лавкрафту, тот выразил сомнение, что «его заинтересует что-либо из того рода, в котором я пишу». А когда Дерлет предложил попытаться продать его сборник, он уговаривал его не тратить «слишком много энергии на этот проект»[643].

В октябре Уилфред Талман объявил, что хотел бы поработать в качестве агента Лавкрафта. Лавкрафт писал: «У меня и в мыслях нет, что он сможет добиться большего, чем кто-либо другой, но, так как он старый друг, думаю, я должен позволить ему попытаться (поскольку дело касается американского рынка) вперед Шварца или любого другого профессионала… После того как он испробует все свои потенциальные рынки и потерпит неудачу (а он несомненно потерпит!), я, возможно, дам попытаться и точно так же ничего не добиться Шварцу».

Вместо того чтобы нанять Клайна — самого опытного агента, которого он знал, — или Шварца — который все-таки продал один из его рассказов, — Лавкрафт предоставил работу неискушенному Талману, «так как он старый друг». Он полагал, что после того, как один агент безрезультатно исчерпает все свои возможности, другой захочет отсылать те же самые рукописи тем же самым издателям во второй раз. Из агентских усилий Талмана ничего не вышло, хотя — учитывая неодолимую тягу Лавкрафта к неуспеху — маловероятно, что любой другой агент смог бы сделать тогда для него больше.

Отношение Лавкрафта было откровенно непрофессиональным, но, с другой стороны, он никогда и не считал себя профессионалом. Профессионализм и его методы были для него частью «коммерциализма», который он теперь ненавидел и презирал так же искренне, как некогда ненавидел представителей национальных меньшинств и других betesnoires[644]. Сама мысль о разумной организации и твердом следовании курсу, который наиболее вероятно принес бы материальный успех, отвергалась им как неджентльменская и «торгашеская».

Этот антикоммерциализм связан с социалистическими убеждениями Лавкрафта. Он стал социалистом не потому, что был обращен в учение марксизма (а он не был), и не потому, что его сердце обливалось кровью за угнетенных, а из-за своего опыта общения с американским бизнесом. Дело было не в том, что он симпатизировал рабочему классу, хотя он в значительной степени и избавился от своего прежнего снобизма и искренне желал справедливого общества. Дело было в том, что он ненавидел капитализм, «американскую систему бизнеса». Лавкрафт ненавидел его за то, что он наказал его — бедностью и пренебрежением — за неспособность или нежелание принять его напористый, агрессивный, расчетливый, конкурентный, искушенный, эгоистичный и корыстолюбивый дух. Он предпочитал, по его словам, жить в «тихой заводи», находя ее «в тысячу раз привлекательней, чем любое место, где первостепенными остаются уродливые приемы и вульгарные идеалы прибыли», при всем при этом признавая «ограниченность и нетерпимость»[645] своего болота.

Лето 1936 года прошло спокойно. Восемнадцатого июля на два дня приехал Морис Мо со своим сыном Робертом. Двадцать восьмого июля прибыл еще один гость. Лавкрафт писал миссис Реншоу: «Однажды вечером, когда я пришел домой с писательской прогулки по Проспект-Терас…[646] я обнаружил юного гостя, расположившегося в гостиной и окруженного огромным количеством сумок и багажа… Маленький Бобби Барлоу, мой флоридский хозяин в 34–м и 35–м, прибыл на неопределенный срок, требуя максимума экскурсий, разговоров и вообще поглощающего время внимания! Веро1! Парень снял комнату в пансионе на той стороне сада, но, несмотря на такое независимое положение, постоянная ответственность осталась. Он должен увидеть тот или иной музей или книжный магазин… он должен обсудить какую-нибудь новую фантазию или главу из своего будущего грандиозного романа… и так далее, и так далее. Что мог поделать старик — особенно после того, как Бобби сам был таким великодушным и прилежным хозяином в прошлом и позапрошлом году? Что ж — я проделывал огромную работу в те короткие часы, когда парень удалялся в свое transhortense жилище (и потом он находил смешным, что Дедуля не поднимался до полудня!), но какого продвижения можно было добиться за эти выкроенные обрывки времени против перегруженности графика, в котором и так все уже развалилось?»

Никогда не зарабатывая на жизнь, Барлоу и понятия не имел, во что он обходится своему хозяину; Лавкрафт же — джентльмен, даже если бы это свело его в могилу, — не мог ограничить себя в гостеприимстве, особенно поскольку он сам пригласил своего гостя.

Семья Барлоу развалилась. Бернис Барлоу оставила своего чудаковатого мужа и переехала в Левенуэрт, штат Канзас, где жили ее родственники. Некоторое время спустя супруги развелись; подполковник женился вновь и дожил до 1952 года. Роберт Барлоу намеревался приехать к своей матери в Левенуэрт и поступить в Художественный институт Канзас-Сити. Лавкрафт писал: «Во время его визита у меня был еще один нежданный гость — старый Адольф Данцигер де Кастро, бывший друг Амброза Бирса, а позже мой клиент по переработке… Старый Дольф, которому уже семьдесят семь, все тот же любезный жулик, что и всегда… Он попытался навязать мне безумно невыгодную работу по переработке — но явственно безнадежное состояние моей программы позволило мне отделаться от него, не задевая его чувств. Между тем Бобби Барлоу и я показали ему город и получили немалое удовольствие от его напыщенных воспоминаний о великих. Раз мы сели на какое-то надгробие на запрятанном церковном кладбище на склоне холма, к северу отсюда, и сочинили акростихи (по предложению Барлоу) на имя Эдгара Аллана По — который девяносто лет назад бродил по этому же самому некрополю во время своих приездов в Провиденс»[647].