Лавкрафт: Биография - Лайон Де Камп

Лавкрафт не был, как это ему нравилось думать, объективным и беспристрастным. Не существует объективной меры «внутренне качественного»: она пребывает в суждении взирающего. Понятия качественности различаются даже среди культурных и знающих людей.

Точно так же и представление о том, «выполняет» ли кто «работу, которую необходимо выполнить» или «удовлетворяет» ли он «истинные потребности», — субъективно, ибо кто может судить, какие потребности истинны? Люди значительно разнятся относительно правильных «потребностей» во всех жизненных ситуациях. Так что в действительности заявление Лавкрафта представляет собой требование права делать все то, что ему нравится делать. Если же в ответ мир не будет его поддерживать, то тогда с этим миром что-то неправильно.

Конечно же, стремления Лавкрафта были альтруистичными. Но в современном мире нет места для внештатных святых. В нем не принято заботиться о тех, кому, в остальном физически и умственно способным, не достает обычных внутренних импульсов для самосохранения и самопродвижения.

Весной 1936 года Лавкрафт узнал, что Морис Мо намеревается посетить Конференцию писателей «Буханка хлеба»[628] в Вермонте. Это старейшая в стране писательская конференция подобного рода.

При здравом взгляде на писательство как на профессию умеренное чтение книг из разряда «как писать», курсы по писательству и писательские конференции могут быть полезны для начинающего писателя с природным талантом. По крайней мере, они могут научить новичка избегать некоторых из тех ошибок, что совершал в своей карьере Лавкрафт.

Для Лавкрафта, однако, любое столь реалистичное, практичное или, как он сказал бы, «коммерческое» было неприемлемо. О писательской конференции он сказал: «Мне не особенно нужна „артистическая“ атмосфера, и я не доверяю любому влиянию, благодаря которому кто-то считает себя „писателем“, а не просто гармоничным отдельным представителем общества. Мой идеал — джентльмен широких интересов — философских, научных, исторических, гражданских, литературных, эстетических, развлекательных и т. д. — в собственной наследственной обстановке, занимающийся искусствами как простым спонтанным и бессознательным дополнением к основному процессу жизни». Несмотря на достойную репутацию «Буханки хлеба», Лавкрафт заявил, что даже «если кто-нибудь предоставит мне деньги на поездку туда, я, скорее всего, потрачу их на путешествие в Чарлстон или Сент-Огастин!»[629].

В последние месяцы жизни у Лавкрафта развился интерес к экономической теории. Изменило бы изучение экономики его феодально-аристократический взгляд на бизнес и коммерцию — этого мы никогда не узнаем.

Лавкрафт мрачно продолжал писать, что отказ Райта от «В горах Безумия» «сделал больше, чем что-либо другое, чтобы завершить мою действенную литературную карьеру» и что «…после „В горах Безумия“ все было… провалом… Мне просто недостает того — чем бы это ни было, — что дает возможность настоящему художнику передавать свое настроение… От того, что я хочу делать, я дальше, чем был двадцать лет назад»[630].

Тем не менее конец 1935 года был ободряющим. Джулиус Шварц уговорил Лавкрафта позволить ему попытаться продать «В горах Безумия». Вскоре он сообщил, что продал повесть «Эстаундинг Сториз» за триста пятьдесят долларов. За вычетом десяти процентов комиссионных Шварцу Лавкрафту досталось триста пятнадцать.

Примерно в то же время (октябрь 1935–го) у Дональда Уондри оказалась рукопись «Тени безвременья», напечатанная Барлоу. Уондри отослал рассказ Ф. Орлину Тремайну[631], редактору «Эстаундинг Сториз». Тремайн купил его тоже, за двести восемьдесят долларов, все из которых отошли Лавкрафту.

Когда рассказы были опубликованы, Лавкрафт громогласно раскритиковал редактирование Трейманом его орфографии, пунктуации и разделения на абзацы. Тем не менее пятьсот девяносто пять долларов были самой большой суммой, которую Лавкрафт когда-либо получал за свои сочинения за столь короткое время. Он почти развеселился: «…Это происшествие определенно обнадеживает и, возможно, открывает для меня новый период напряженного сочинительства». «Я должен позволить Шварцу… торговать другими своими вещами»[632].

Дома Лавкрафт сражался со своими архивами и документами. Он осознал, что был столь небрежен, одалживая книги и рукописи, что теперь не знал, где находится большинство из них. «В одалживании всегда есть определенный риск — но книги о сверхъестественном так трудно достать, что их владелец чувствует себя просто эгоистом, если отказывается ухватить шанс и разделить свою удачу с товарищами-энтузиастами».

Более чем когда-либо одержимый прошлым, он играл со своей тетушкой в причудливую ностальгическую игру, «…представляя, что календарь обратился назад к 1898,1900, 1902 году или к другому подобному, и разговаривая так, как разговаривали в тот период… упоминая магазины, игры, песни, трамвайные маршруты, новости, виды, окружение и повседневную деятельность, процветавшие тогда, исключая при этом все анахроничные выражения и указания»[633].

В январе 1936 года, после возвращения Лавкрафта из Нью-Йорка, настала следующая суровая зима. Еще более усугубляя его зимние страдания, на него обрушился грипп. Лавкрафт также жаловался на болезнь глаз и «скверное пищеварение». «Порой мои глаза отказывают без всякого предупреждения — порождая нечто вроде вихреобразного видения, которое тотчас приводит к прекращению дневных трудов».

Затем, когда его грипп прекратился в феврале, оставив «меня слабым, как тряпка»[634], Энни Гэмвелл подхватила более тяжелую форму болезни. Семнадцатого марта ее положили в больницу. Там она провела две недели и еще столько же в санатории для выздоравливающих, вернувшись на Колледж-стрит, 66 лишь в конце апреля.

Возможно, глазной недуг Лавкрафта был результатом простой небрежности к обследованию у окулиста и получению новых очков. Заболевание же пищеварительной системы было, однако, совсем другим делом. Месяцы спустя, когда январский вирус уже давно отступил, Лавкрафт все еще жаловался на болезнь пищеварения, называя ее «гриппом».

На самом деле это был рак толстой кишки. Блокируя его кишечный тракт, он вызывал постоянно усиливающийся запор. В феврале 1937 года, более чем через два года после первого появления дисфункции, Лавкрафт писал: «В скором времени узнаем, что скажет врач»[635], — подразумевая, что он до сих его не посещал.