Сага о викинге: Викинг. Белый волк. Кровь Севера - Александр Мазин

Я оглядел поле битвы. Забавно получилось. Все четверо мстителей за коварно загубленного родича живы. Первый братан валяется без сознания – челюсть я ему знатно покорёжил.

Второй сидит на земле, поспешно накладывая жгут на укороченную руку. Нет, парень, ты не берсерк. Кровь так и хлещет.

Третий лежит на боку, зажимая ладошкой развороченную щеку и опрометчиво игнорируя кровотечение из бедра.

Четвертый – в отрубе. Надо полагать, приложился башкой, когда приземлялся. У него рана и вовсе пустяковая. Дырка в мышце. Зарастет, если перевязать вовремя. В отрубе – или придуривается? Нет, не придуривается. Нос конкретно на сторону. Вот они, проблемы открытого шлема.

Я вернулся к первому. Пнул его по колену, приводя в чувство.

Потом махнул Вдоводелом перед его носом, сбрасывая с лезвия кровь. Норман прижмурился: капли на личико попали – и вцепился в рукоять заткнутого за пояс топорика. Не потому, что намеревался драться. Решил: убивать его сейчас буду.

– Вот мое главное колдовство! – Я поднес жало меча поближе. Норман не выдержал, скосил глаза на полированный металл с элитным «булатным» рисунком, промычал что-то…

– Молчи, – сказал я. – Ты уже на полгода вперед наговорился. Я оставлю тебя в живых. И твои братья тоже будут живы. – И, вспомнив, что такие парни считают милосердие слабостью, добавил: – По марке за каждую жизнь не кажется мне слишком большой платой. Согласен?

Безрукий кивнул.

– Боги слышали наш договор, – произнес я торжественно, обтер Вдоводел о его плащ и убрал в ножны. – И теперь встань и позаботься о том, чтобы я получил четыре марки, а не две.

Повернулся к нему спиной и двинулся прочь. Рискнет метнуть в меня топор или не рискнет?

Не рискнул. Это правильно.

Забегая вперед скажу: выкуп я получил на следующий день и полностью. Разбогател еще на килограмм серебра. И прибавил еще пару пунктов рейтинга. Хорошо, что парни остались в живых. Увечье прибавляет славы тому, кто его нанес, а не тому, кто получил. Так что теперь братья будут носить на своих телах мою «рекламу». И желающих проверить меня на прочность станет немного меньше. Было бы не худо сочинить какую-нибудь песнь на тему нашей битвы. Сам-то я в искусстве Браги не силен, но можно нанять профессионала…

Кстати, об искусстве застольных речей. Именно оно понадобилось от меня в первую очередь. Присутствующие на пиру в один голос потребовали рассказать о моих приключениях подле Карла Лысого.

Я не стал упрямиться. И постарался вырастить клюкву поразвесистее. В итоге разошелся настолько, что число порубленных мною в темнице франков достигло нескольких десятков, и все они были сплошь благородные шевалье, которым Карл поручил охранять такого великого героя, как я. Также оказалось, что король решил покинуть столицу не в силу, мягко говоря, осторожности, а потому, что я по ночам устраивал террор его людям на улицах столицы, а днем всячески запугивал страшными норманами.

Надеюсь, все присутствующие, привыкшие к неумеренному хвастовству друг друга, разделят сказанное на десять.

Наш с Вихорьком отход по парижским катакомбам превратился в захватывающий триллер, полный гигантских крыс, зомби и скелетов с ржавыми мечами. К этому времени я уже порядком накушался доброго французского вина, так что яркие подробности триллеров-блокбастеров и компьютерных игрушек потоком лились в широко раскрытые норманские уши.

Успех был полный. Меня трижды вызывали на бис (отклонения от сюжета и новые подробности никого не смущали), по ходу сочиняли позитивные стихи (в мою честь) и провозглашали здравицы и клятвы, за которые потом, само собой, придется отвечать, но это – потом. А сейчас каждый из вождей старался перещеголять остальных в запредельности пожеланий.

Но перебил все ставки, естественно, Рагнар.

– Рим! – ревел он так, что вздувались стены командирского шатра. – Рим! Я его возьму! Мы его возьмем!..

Впрочем, это была не клятва, а лишь пылко выраженное намерение. То есть, если Рим не будет взят, никаких претензий со стороны богов к Рагнару предъявлено не будет. Мало ли что скажешь спьяну под хорошее настроение.

Празднество омрачило только одно: прямо среди пира двоих вождей пронесло. В неаппетитном смысле этого слова. Увы! Инфекция добралась и до норманского руководства.

Знай об этом Карл, то через три дня, когда более половины викингов вышло из строя, он двинул бы не в сторону Сен-Дени, а прямо на обосравшегося супостата.

Но он не знал. И смылся.

Его примеру последовали многие. В том числе и граф Парижский. И вся городская стража.

На четвертый день викинги (те, кто мог самостоятельно передвигаться) беспрепятственно вошли в Париж. Однако сказать, что грабеж столицы Франции обошелся совсем без потерь, нельзя. Немало храбрых воинов погибло, когда в процессе грабежа Сент-Жерменского аббатства на грабителей обрушилась крыша монастыря.

Событие, приписанное впоследствии заступничеству святого Георгия.

Но я этого уже не видел. Наша маленькая компания двинулась в обратный путь сразу же после того, как мой организм пришел в себя после попойки.

И – да здравствует я! – никто из нас не заболел.

Глава двадцать седьмая,

в которой герой упражняется в богословии и становится еще богаче

Прошло две недели. Значительную часть этого времени я провел в нашей «резиденции» на острове близ Нанта. Бездельничал. Тренировал Вихорька. За неимением под рукой Скиди, который отправился решать финансовые дела своей невесты. Общался с девочками из обслуги и совершенствовал французский в богословских беседах с отцом Бернаром, человеком весьма и весьма неглупым, но пребывавшим в твердой уверенности, что спасение человеческой души происходит исключительно через принятие христианских ценностей. Посему его миссионерская деятельность (в отличие от медицинской) никакого отклика в заскорузлых сердцах викингов не находила. Впрочем, и обижать его никто не пытался. Во-первых, отец Бернар считался моим рабом, а во-вторых, оказался сведущ во врачевании, что защищало его от гнева скорых на руку норманов даже лучше, чем мой авторитет.

А говорил он, между прочим, далеко не глупые вещи. На мой взгляд.

– Посмотри на свои сапоги, господин Ульф, – сказал мне монах во время одной из таких бесед. – Что ты видишь?

– Хорошие сапоги, – пожал плечами я. – Красивые. Удобные.

Что ему не нравится? Руны защитные? Нет, вряд ли. Откуда франкскому монаху знать смысл рун? Я и сам его толком не знаю.

– Так и есть. Но зачем на них столько серебра? И этот шелк? Разве нельзя обойтись без этого?

Что я мог ему ответить? Сказать, что обувка моя – статусная? Что лично меня вполне устроили бы сапожки без всяких изысков, но мои друзья-товарищи такой простоты не поймут?

– Обойтись можно. Но – зачем? Мастеру, который делал эти сапоги, было приятно показать свое искусство. Мне приятно их носить, а людям приятно на них смотреть. Что в этом плохого?

– А ведомо ли тебе, господин Ульф, сколь многим людям пришлось трудиться для того, чтоб ты надел эти сапоги? Знаешь ли ты, насколько издалека привозят шелковую ткань, которой обшита твоя обувь? Чтоб добыть ее, купец построил корабль, нанял моряков, переплыл море. Все эти люди подвергались лишениям и бесчисленным опасностям, они оставили свои семьи, рисковали жизнями, а иные и погибли. И это лишь для того, чтобы ты украсил свои сапоги, которые ныне так заляпаны грязью, что вряд ли кто-то разглядит, как они красивы.

От такого наезда на мою ни в чем не повинную обувь я несколько растерялся, и отец Бернар решил, что железо нагрето достаточно.

– Все вы, язычники, таковы… – начал он новый обличительный пассаж, но тут я его перебил:

– Эй, погоди, монах! Разве только язычники украшают одежду?

Что за несправедливость, в самом деле? Я бы понял, если бы отец Бернар упрекнул норманов в жестокости, но в стремлении к роскоши!.. Чья бы корова мычала!

– А как же шелк и серебро на одеждах ваших священнослужителей? – задал я риторический вопрос. – Там хватит серебра и шелка на тысячи таких сапог! И, можешь не сомневаться, кое-что на сапоги и пойдет. На наши сапоги!

Терпеть не могу двойных стандартов!

– Это же совсем другое, – возразил монах, но я не ощутил в его голосе уверенности. – Украшения сии служат величию Господа.

– А изысканная пища, которую кушает настоятель, тоже способствует величию Бога? – осведомился я. – А эта лепешка, которая у тебя в руке? Как сказывается на величии Господа отсутствие на лепешке гусиного паштета?

– Ты видел на мне украшения? – задал встречный вопрос отец Бернар. – Стало быть, и лепешка без паштета в моей руке – уместна. И кто я таков, чтобы судить о том, что должно, а что нет, если… – Тут он замялся.

– …Если в Ватикане любят и шелк, и золотишко! – подхватил я.

Отец Бернар одарил меня пристальным взглядом.