Простые смертные - Дэвид Митчелл

Она обдумала мое предложение.

– В другой раз. Когда нам не нужно будет выполнять некую самоубийственную миссию. Кси Ло, значит, в 1969 году тоже был мужчиной?

– Да. У Постоянных Резидентов обычно сохраняется та гендерная принадлежность, которая для них наиболее естественна. Эстер, например, предпочитает быть женщиной. Мы же, Временно Пребывающие, меняем пол в зависимости от того, в чьем теле возрождаемся, нравится нам это или нет.

– И у вас от этого крыша не едет?

– Пожалуй, в течение первых нескольких жизней чувствуешь себя несколько странно, но потом привыкаешь.

Холли выбила шар от краев в середину и ловко загнала его в лузу.

– Вы так говорите, словно это… совершенно нормально! – сказала она.

– Нормальным кажется все то, что вы в итоге начинаете воспринимать как само собой разумеющееся. Для вашего предка из 1024 года жизнь в 2024 году тоже показалась бы абсолютно невозможной; или, по крайней мере, загадочной, полной чудес, как в сказке.

– Да, но… это не совсем одно и то же. И тот мой предок, и я сама – простые смертные, и если мы умираем, то умираем навсегда. А вот вы… На что это похоже, Маринус?

– Вневременное состояние? Вечная жизнь? – Я помолчала, втирая голубоватый порошок мела в основание большого пальца. – Самое неприятное, что мы чувствуем себя старыми, даже когда мы молодые. И потом, всегда кого-то оставляешь позади. Или же кто-то оставляет позади тебя. Мы устаем от этих бесчисленных и порой мучительных связей и разрывов. Я, например, до 1823 года, когда меня отыскали Кси Ло и Холокаи, чувствовала себя безмерно одинокой. Но мне приходилось терпеть свое одиночество. Причем в совершенно чужой среде. Я называю это «ennui Вечных Людей», и подобная тоска способна порой буквально свести с ума. Но то, что я с давних времен являюсь врачом и Хорологом, придает моей метажизни некие дополнительные смысл и цель.

Холли поправила накрученный на голову шарф – сегодня он был зеленый, как мох, – и, нечаянно его сдвинув, обнажила часть черепа, поросшего пучками коротких волос. Раньше она всегда стеснялась показывать волосы в моем присутствии, и я была тронута.

– Последний вопрос: откуда вообще взялись Вневременные люди? – сказала она. – И те, кого вы называете «Постоянными Резидентами», и те, кто постоянно возрождается? Они что, эволюционировали, подобно человекообразным обезьянам или китам? Или вы так были… «созданы»? Может быть, с каждым из вас в первой жизни случилось что-то необычное?

– Даже у Кси Ло не было ответа на этот вопрос. Даже у Эстер. – Я забила оранжевый шар в левую нижнюю лузу. – Просто я такая, а вы другая, но обе мы – люди.

В десять пятьдесят Холли забила черный шар, победив меня одним ударом.

– Потом я, так и быть, позволю вам отыграться, – пообещала она, и мы поднялись на галерею, где уже собрались все остальные.

Ошима опустил жалюзи. Холли сходила на кухню за стаканом воды из-под крана. Только вода из-под крана, к воде в бутылках даже не прикасайтесь. Ее могли отравить, мысленно оповестила я всех остальных. Холли снова куда-то ушла и вернулась через минуту, прихватив с собой маленький рюкзачок, словно мы собирались ненадолго съездить в лес автостопом. У меня не хватило сил спросить у нее, что она туда положила – фляжку с чаем, теплую кофту, кусок мятного кекса для поддержания сил? – и в очередной раз объяснять ей, что это будет совсем другая «прогулка». Все сидели и тупо рассматривали картины на стенах. Говорить было больше не о чем. Мы еще в библиотеке Уналак в мельчайших подробностях обсудили свою дальнейшую стратегию, и сейчас вряд ли стоило делиться своими страхами, да никому и не хотелось заполнять последние мгновения пустой болтовней. Картина Бронзино «Венера, Купидон, Безумие и Время» звала меня в путь. Кси Ло когда-то очень жалел, что не заказал ее копию в Лондоне, но был уверен, что без оригинала не смог бы совершить все бесчисленные Акты Убеждения, копания в чужих душах и все те сложные действия, которые необходимы, чтобы исправить неправильное. И вот через пятьдесят лет после тех его откровений я стояла возле этой картины, полная тех же сожалений. Для Вневременных все наши завтра воспринимались, как некая бесконечная череда, как неисчерпаемый источник. И вот теперь вдруг у меня этих завтра совсем не осталось.

– Вход, – сказала Уналак. – Я чувствую, что он открывается.

Мы, все шестеро, стали озираться, ища глазами расширяющуюся линию Входа…

– Вон там, – сказал Аркадий, – возле Джорджии О’Кифф[261].

На стене, точно напротив картины О’Кифф с горизонтальными желтыми и розовыми полосами заката в Нью-Мексико, появилась черная вертикальная трещина. Затем трещина расширилась, оттуда высунулась чья-то рука, а потом вылез и сам Элайджа Д’Арнок. Холли едва слышно выругалась и прошептала: «Господи, он что, из стены вылез?», и Аркадий шепотом ей ответил: «Нет, оттуда, куда и мы собираемся».

Физиономия Элайджи Д’Арнока явно нуждалась в бритве, а его курчавые, давно не чесанные, волосы – в расческе. Должно же было как-то проявиться напряжение, которое испытывает предатель?

– Вы весьма пунктуальны, – сказал он вместо приветствия.

– У Хорологов не может быть извинений по поводу опозданий, – ответил ему Аркадий.

Д’Арнок сразу узнал Холли.

– Мисс Сайкс! Очень рад, что вас тогда удалось спасти. Но Константен полагает, что ваше дело еще не доведено до конца.

Холли ему не ответила; она все еще была не в силах разговаривать с человеком, который возник перед ней буквально из воздуха.

– Мисс Сайкс присоединится к нашему боевому отряду, – сообщила я Д’Арноку. – Уналак станет проводником для ее психозотерической энергии для создания защитного поля.

На лице Элайджи Д’Арнока отразилось сомнение, и я вдруг подумала: «А что, если эта затея погубит всю Вторую Миссию?»

– Я не могу гарантировать ее безопасность, – сказал Д’Арнок.

– А я думал, вы уже обеспечили нам прикрытие со всех сторон! – поддел его Аркадий.

– На войне не бывает гарантий. И вы это прекрасно знаете, мистер Аркадий.

– Кстати, мистер Дастани, – я указала на Садаката, – также будет участвовать в нашей операции. Вы, я полагаю, знакомы с нашим верным стражем?

– Всем свойственно шпионить за противником, – сказал Д’Арнок. – И какова же роль мистера Дастани?

– Пристроить свою задницу где-нибудь на середине Пути Камней, – сказал Ошима, – и спустить с поводка удесятеренную силу психоинферно, если кто-то вздумает обойти нас с тыла. Будет это простой смертный или кто-то из Вневременных – любой, кто за нами потащится, будет мгновенно превращен в пепел.

Д’Арнок нахмурился.

– А что, это «психоинферно» тоже связано с Глубинным Течением?

– Нет, – сказал Ошима. – Этим словом я просто обозначаю то, что случится, если бомба, созданная из N9D – знаменитой взрывчатки, созданной в Израиле, – и в настоящее время находящаяся в рюкзаке мистера Дастани, взорвется, когда мы будем подниматься по Пути Камней.

– Это просто наша страховка, – сказала я, – чтобы нам не помешали с тыла, пока мы будем брать Часовню.

– Разумная мера предосторожности, – сказал Элайджа Д’Арнок, явно впечатленный пояснениями Ошимы. – Хотя я молю Бога, чтобы вам не пришлось воспользоваться этой штукой.

– А как вы вообще себя чувствуете? – спросил Ошима. – Предательство – шаг очень серьезный.

И этот Хищник, проживший на свете сто тридцать два года, посмотрел на Ошиму, которому стукнуло уже больше восьми веков, даже с некоторым вызовом:

– Я многие десятилетия участвовал в огульных злодеяниях, мистер Ошима. Но сегодня я попытаюсь принять участие в том, что эти злодеяния прекратит.

– Но ведь без вашего Черного Вина, – напомнил ему Ошима, – вы очень быстро начнете стариться и в итоге умрете в приюте для престарелых.

– Не начну, если Пфеннингеру или Константен удастся остановить нас до того, как мы разнесем вдребезги Часовню Мрака. Ну что, будем продолжать препираться?

Один за другим мы скользнули в темную щель и оказались на округлой каменной площадке шириной в десять шагов. Там высилась немигающая, белая как бумага, Свеча – стержень циферблата солнечных часов – высотой с ребенка. Я уже успела позабыть и то сложное, одновременно возникающее, чувство клаустрофобии и агорафобии, которое охватывало меня здесь, и этот запах замкнутого пространства, и этот спертый воздух. Сквозь щель приоткрытого Входа, как сквозь слегка раздвинутую портьеру, которую Д’Арнок заботливо придержал сперва для Холли, потом для Садаката, нагруженного смертоносной взрывчаткой, еще просачивались лучи света с нашей галереи. На лице Садаката прочитывался ужас, смешанный с восторгом. Лицо Ошимы, вошедшего последним, было воплощением мрачного безразличия.

– Это ведь еще не Часовня, нет? – спросила Холли. – И почему мой голос звучит еле слышно?