Ада, или Отрада - Владимир Владимирович Набоков

рассматривать как роман философский, любовный, усадебный, нравоописательный, научно-фантастический, модернистский, психологический, аллегорический, семейный, автобиографический, как «роман художника» (Künstleroman), как «университетский роман» (campus novel) и как антироман, продолжающий смелые формальные поиски «Бледного огня». В этом отношении семейная хроника Набокова предстает грандиозным компендиумом европейской и американской литературы нового и новейшего времени, «музеем романа», по определению Альфреда Аппеля-младшего[22], в котором, однако, привычному, традиционному (первая любовь, супружеская неверность, путешествия в экзотические страны, месть, дуэль, сомнения и духовные поиски героя) противополагается фантастическая фабула и необыкновенно усложненная манера изложения, ее пародийный характер, постоянная авторефлексия, крайняя литературоцентричность и металогичность (к примеру, указания Вана на посмертный характер своего существования после отъезда из Ардиса и разлуки с Адой), опрокидывающие любые онтологические основания «реалистического» повествования. «В книге реальность человека, предмета или обстоятельств, – писал Набоков в лекциях о Джейн Остин, – зависят исключительно от мира, который создан именно в этой книге. Самобытный автор всегда создает самобытный мир, и если персонаж или действие отвечают структуре этого мира, нас приятно потрясает художественная правда, сколь бы персонаж или явление ни казались неправдоподобными при перемещении в то, что рецензенты, бедные поденщики, именуют “реальной жизнью”»[23].

Уклончивая игра слов, стремление выразить трудновыразимое, переформулировать сказанное ранее, нащупать самый подвижный позвонок используемого термина, передать едва заметной сменой интонации движение души, след мелькнувшего воспоминания – всё это средства раскрытия в «Аде» внутреннего мира героев и, в конце концов, самой реальности в (возможном) истинном, а не условно-литературном значении слова.

Поэзия пронизывает и объединяет в художественное целое все тематическое многообразие романа. Русские, английские и французские стихи, строки из романсов, школьные вирши и «jingles», поэтические сравнения, ритмически организованные, украшенные находчивой аллитерацией лирические отступления, поэтические переводы, отсылки к русским, английским, французским, итальянским поэтам служат соединительной тканью повествования, совмещающего такой разнородный материал, как экфрасисы и аннотации, энтомологические и ботанические экскурсы. Даже научно-фантастическая линия «Ады», отдающая дань жанру, чрезвычайно популярному в Америке в 1950–1960-х годах, выдержана в романтическом ключе. В 1942 году Набоков сочинил русские стихи о двух людях (или одном человеке с раздвоенным сознанием), оказавшихся на Луне; им довольно того, что вокруг – неизвестные науке минералы и что у них «есть шахматы с собой, / Шекспир и Пушкин»[24]. Четверть века спустя, 22 июля 1969 года, через месяц после издания «Ады», в газете «Новое русское слово» были перепечатаны отклики известных людей на американскую лунную экспедицию, опубликованные в «Нью-Йорк таймс». После Далай-ламы, Патриарха Афинагора и Генри Форда был помещен и отклик Набокова:

Наш соотечественник, знаменитый писатель и поэт Владимир Набоков высказал мнение, вернее, свое чувство по поводу лунной эпопеи наиболее поэтично и кратко:

– Попирание лунной почвы, трепет под ногами ее камешков, одновременно страх и восхищение, и это чувство – где-то в глубине тела – отрыва от Земли, самое романтическое ощущение, когда-либо испытывавшееся открывателями… Вот все, что я могу сказать… Утилитарная сторона достижения меня не интересует[25].

При всех разительных отличиях романа Вана и Ады, этой «уникальной, сверхъ-императорской четы», счастливой очень по-своему, от истории долгого брака Набокова и его жены, в нем нашли отражение жизненные обстоятельства последних, особенно в швейцарские годы, уединенно проведенные на берегу Женевского озера. На саму мысль включить в «Семейную хронику» (в которой life story проистекает из love story) пометки и ремарки Ады его могла натолкнуть совместная с женой правка русского перевода «Лолиты», законченного в 1965 году. В рукописи перевода Вера оставляла вопросы и замечания, обращенные к мужу, которые затем или принимались, или уточнялись, или вычеркивались. Другим источником этого формального новшества в поздней прозе Набокова могло послужить его домашнее обыкновение обмениваться с женой записками. Иногда Вера отвечала на них или оставляла там же свои комментарии. К примеру, на следующей карточке со стихами —

Вѣрочкѣ

Съ бѣдной музой калякатьЯ люблю въ эти дни:Въ грязно-снѣжную слякотьСтекаютъ огни.О не надо такъ плакать…В. Сиринъ6-го Декабря, 1964Монтрё

– она сделала приписку: «Я и не думала плакать! Но ради такой рифмы можно и это сказать». Схожим образом Ада в ответ на прохладные слова Вана о первом своем романе «Письма с Терры» заметила в скобках: «Я с этим не согласна, это милая, милая книжечка!»

Неизменно умалявшая свою роль в набоковском писательском тандеме, Вера в 1963 году экспромтом («на пари», как указано ее рукой) сочинила нижеследующее короткое стихотворение (в оригинале старая орфография). По очаровательному совпадению стихи были записаны на лицевой стороне «Отчета перед акционерами» миссурийской «McDonnell Aircraft Corporation» (Набоковы в 50–60-е годы играли на бирже, чем педантично ведала Вера), украшенного изображениями больших военных самолетов и маленьким земным шаром над рекламным лозунгом: «First Free Man in Space» («Первый свободный человек в космосе»). В те годы корпорация создавала пилотируемые космические капсулы «Джемини» (по английскому названию созвездия Близнецов), успешные испытания которых способствовали осуществлению первого полета человека на Луну.

Она была как снег бледнаИ на окно облокотилась.Стаканчик выпит был до дна,И сердце буйно колотилось.Играли дочери в волан,Аэроплан кружил над городом,Шум замирал и нарастал,На башне пробил час который-то.Который? Ей-то все равно:Для смерти всякий час подходит.Закрылось строгое окно,Закрылось, как на свете водится[или: …………годится <.>Закрылось строгое окно,и только отблеск серебрится.]Véra, 1963Montreux[26]

Быть может, редактор «Ады» г-н Рональд Оранжер был не так уж неправ, что сохранил в опубликованном тексте всю его интимную полифонию.

4

Одно из самых ранних и верных русских описаний этой книги принадлежит Евгении Каннак (урожд. Залкинд), знакомой Набокова 20-х годов и участнице берлинского «Клуба Поэтов». В 1975 году, после выхода французского перевода «Ады», она обратила внимание на одну ее важную особенность: «Я не знаю другого автора, который так вольно обращался бы со своими читателями, так откровенно подсмеивался над ними, уснащая свой английский текст <…> русскими или французскими фразами, которые порой забывает перевести. Но русскому читателю не только очень интересно, – ему даже лестно читать новые романы Набокова: так и кажется, что автор ему лукаво подмигивает, будто хочет сказать: “Только мы с вами понимаем, в чем тут дело”. В самом деле, кто, кроме русского читателя, оценит московский говорок первого мужа Ады <…> кто обрадуется неожиданно пролетевшей перед ним русской стихотворной строке, кто в описании парка, где встречаются подростки Ада и Ван, узнает дорожки русского имения?»[27]

В следующем году в заметке «Владимир Набоков. “Ада, или Жар”» она подробнее остановилась на русской теме романа и его общем стилистическом своеобразии:

– Что же это за страна, – спрашивает себя в недоумении читатель, – эта «Амероссия», расположенная где-то между Россией и Америкой, где все говорят по крайней мере на двух языках, где у помещиков, как