Шпион в Юрском периоде - Геннадий Прашкевич

Два приятеля, любившие выпить, случайно увидели с помощью бинокля в чужом окне странного человека в белом халате, возившегося с какой‑то странной аппаратурой Совершенно ничего не зная о подозреваемом, основываясь лишь на интуиции, приятели сразу понимают: это враг! “Надо установить его преступления, потом арестовать и судить… Судить и расстрелять. Да! Да!” “Несомненно, — догадываются проницательные герои, — тут и контрреволюция, и вредительство, быть может, шпионаж. Белогвардейцы и иностранные прихлебатели”. И не ошибаются. “Большое дело сделали, большое! — сообщил представитель ЧК. — Немного с опозданием, но все‑таки… И эмигранты там, и свои вредители, и эстонские шпионы. Всего есть!”

— Это сильно, — заметил Гацунаев, когда мы покинули чайхану.

И спросил:

— А фантастика? Где фантастика? Не забудь, Антология посвящена фантастике!

Как где?

Научная фантастика шла параллельно разоблачениям.

Советский читатель нуждался в новых понятиях, любая кухарка должна была уметь не только руководить государством, но и разбираться в законах природы. Герою новой фантастики, собственно, уже не надо было притворяться ученым. “Сам Джон Инглис не мог понять, как ему удалось сконструировать такое чудо… Иксофор (прибор, построенный героем писателя В. Язвицкого. — Г. П.) работал вопреки всем известным законам природы, но факт оставался фактом — аппарат действовал”.

Этого достаточно.

Как достаточно и такой характеристики героя. “Гений, можно сказать, и душа–человек”.

Почти обязательными стали многословные послесловия к фантастическим книгам. В них, в послесловиях, объяснялось, почему та или иная идея автора вздорна, непонятна, глупа, даже вредна. А авторы пытались объяснить, почему, на их взгляд, та или иная идея хотя и вредна, глупа и вздорна, но все же полезна. Например, Валерий Язвицкий, автор неприхотливых научно–фантастических рассказов, писал:

“Мы обычно не замечаем того, что нам знакомо с первых дней нашей сознательной жизни. Мы не удивляемся многим явлениям, не спрашиваем себя, почему они происходят так, а не иначе. Например, разве кому‑нибудь приходит в голову вопрос, почему вещи, поставленные на стол, не скатываются и не падают? Мы не удивляемся, почему мы твердо стоим на земле, почему можем делать прыжки. Занимаясь гимнастикой, мы не задумываемся над тем, почему легко взбираемся вверх по гладкому шесту. Нам не приходит в голову спросить, почему завязанная узлом веревка не развязывается, если потянуть ее за концы, а наоборот, еще крепче завязывается…”

Действительно, герои А. Толстого, М. Булгакова, И. Эренбурга, Е. Замятина как‑то не задумывались над такими вопросами. “В этой научно–беспредметной повести, — оценивал критик А. Ивич повесть А. Беляева “Человек–амфибия”, — нет ни социального, ни философского содержания. Роман оказывается ничем не загруженным, кроме серии средней занимательности несколько статичных приключений… Он оказался развлекательным романом, книгой легкого чтения, не имеющей сколько‑нибудь заметного литературного значения”. И далее: “Беляев берет понравившийся ему физиологический опыт и доводит его либо до неоправданного целесообразностью чуда, либо до нелепости — практического бессмертия, — противоречащей материалистическому пониманию природы”.

Берет понравившийся ему физиологический опыт…

Доводит до неоправданного целесообразностью чуда…

Мало кто знал, что именно Александр Беляев в те годы нуждался в чуде, жил в надежде на чудо — тяжелая форма костного туберкулеза приковала его к больничной койке. В статье “О моих работах” А. Беляев писал: “Могу сообщить, что “Голова профессора Доуэля” — произведение в значительной мере… автобиографическое. Болезнь уложила меня однажды на три с половиной года в гипсовую кровать. Этот период болезни сопровождался параличом нижней половины тела, и хотя руками я владел, вся моя жизнь сводилась в эти годы к жизни “головы без тела”, которого я не чувствовал…”

Берет понравившийся ему физиологический опыт…

V

Техническая фантастика, понятно, не привела, да и не могла привести к большим литературным открытиям. Радостный крик героя рассказа А. Палея “Человек без боли” “Мама, мама, мне больно!” говорил не столько о трагедии человека, сколько об еще одном техническом положении

“Из‑за деревьев показались пять допотопных птеродактилей — два самца и три самки с детенышами. Я посмотрел на них, повернулся и пошел дальше”.

Что могли дать читателю подобные описания? А ведь “Всемирный следопыт” без всякой иронии цитировал приведенные выше строки.

Не ради улыбки цитировался в журнале и рассказ, в котором на озеро Байкал совершал посадку в межпланетном аппарате некий, как там особо подчеркивалось, культурный марсианин Объяснять научные положения становилось дурным тоном. “Я не мог получить ответа на свои вопросы. Ибо, если бы Яша или кто‑нибудь другой сумел бы ответить на них, мой рассказ перестал бы быть фантастическим и превратился бы в реальный”. (А. Палей)

— Кто это будет читать? — удивился Гацунаев — Ну, про самку птеродактиля, и про культурного марсианина, и про химикаты и успехи агрикультуры?

— Не торопись, — предупредил я. — Сейчас мы коснемся патриотической темы.

Международная обстановка в конце 30–х складывалась так, что любой непредубежденный человек понимал — война неизбежна. В Германии к власти пришел фашизм, итальянцы хозяйничали в Северной Африке, японцы приглядывались к Юго–Восточной Азии. В СССР после гражданской войны, нэпа, коллективизации, массовых чисток постепенно угасла надежда на Мировую революцию. Последней, может быть, попыткой напомнить о великой цели явилась повесть А. Палея “Гольфштрем”, опубликованная в библиотечке “Огонька” в 1928 году.

Сюжет повести прост. К королю свиных туш (так у А. Палея) приходит военный инженер Том Хиггинс. “Я предлагаю акционерское общество, — сказал он. — Цель — постройка плотины для изменения направления Гольфштрема. Климат Северной Америки изменится в сторону потепления. Расходы окупятся, самое большее, в 3–4 года. Европа, конечно, погибнет.

— Плевать.

Свиной король был прав: Европа уже десять лет ничего не покупала. Она представляла собой союз социалистических государств…”

Союз Советских Республик Старого Света, естественно, озабочен агрессивными планами короля свиных туш. А поскольку недавно к советским республикам присоединилась Япония, решено было дать простой и решительный ответ зарвавшимся жирным американцам. В Женеве собирается заседание ЦИК, там же в рабочем порядке создается Реввоенсовет Старого Света.