Горячее сердце - Юрий Корнилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вы уверены, что все так и было? — спросил Пастухов. — Чтобы вам точнее оценивать показания Белесова, обратите еще внимание на то, как он на первых допросах сообщает, что является членом «Легиона» с декабря прошлого года, затем уточняет, что — с ноября, а письма, которые изъяли у Дуденца, написаны Белесовым, и в письмах этих обсуждаются планы подпольной деятельности, и датируется первое письмо позапрошлым декабрем… Как это совместить?
Я молчал. Нет у меня пока ответа. Но я этот ответ найду.
14
В протоколах это выглядело так:
«В о п р о с: Уточните, с какого периода Вы считаете себя членом так называемого «Легиона интеллектуалов».
О т в е т: В конце ноября прошлого года Сверчевский предложил мне вступить в «Легион». Я дал согласие. С этого момента официально считаю себя «легионером».
В о п р о с: Вам зачитываются показания Сверчевского и Дуденца о том, что Вы являетесь членом «Легиона интеллектуалов» с августа прошлого года.
О т в е т: Нет, тогда о членстве не было и речи.»
(Я должен заметить, для чего нужны эти «мелочные» расчеты. Суду не безразлично, сколько месяцев или даже дней участвовал подсудимый в преступной деятельности.)
«В о п р о с: Вам предъявляются изъятые у Вас при обыске два письма от «Евгения», датированные 27 января и 12 февраля прошлого года. От кого они и кому адресованы?
О т в е т: С предъявленными мне двумя письмами от 27 января и 12 февраля прошлого года, подписанными «Евгений», я ознакомился путем личного прочтения и могу пояснить следующее. Эти письма, в которых обсуждаются планы подпольной антисоветской деятельности, написаны Дуденцом Евгением Михайловичем, проживающим в городе Железогорске, и адресованы мне. Переписку с Дуденцом я начал полтора года назад по просьбе Вячеслава Сверчевского. В это же время я писал письма под диктовку Сверчевского и в Свердловск Федору Утину. Таким образом, я признаю, что, помогая Сверчевскому в установлении связей с единомышленниками, я фактически принимал участие в деятельности нашей нелегальной организации в течение полутора лет».
«Протокол очной ставки обвиняемых Белесова Виктора Петровича и Дуденца Евгения Михайловича, проведенной лейтенантом Тушиным в присутствии старшего помощника прокурора Седова.
Перед началом очной ставки Белесов и Дуденец были опрошены, знают ли они друг друга и какие между ними взаимоотношения. Участники очной ставки показали, что они знакомы очно, взаимоотношения между ними нормальные, ссор и личных счетов не имеется.
Дуденец показал: Белесов состоит в «Легионе интеллектуалов» с августа прошлого года, он принимал участие в разработке «Программы» и «Устава», не возражал против уплаты членских взносов в размере 10 рублей, хотя я лично считал, что это большая сумма.
Белесов показал: С показаниями Дуденца я в основном согласен. Еще до приезда Дуденца в Макаровку я считал себя участником антисоветской организации и вовлекать меня в августе прошлого года в какую-либо организацию уже не было необходимости. Но я не могу согласиться с показаниями Дуденца о том, что я принимал участие в разработке «Программы» и «Устава». Фактически я только пытался обсуждать эти документы, заранее составленные Сверчевский, но мне предложили уйти. Когда Дуденец уехал домой, Сверчевский сказал мне, что была проведена «конференция», а кто на ней присутствовал кроме их двоих, не сказал. На конференции Дуденца избрали президентом, а Сверчевского — главным теоретиком…»
На очередном допросе после очной ставки я с укоризной сказал Белесову:
— Видите? Хороши же у вас друзья, — и не удержался, — селекционеры несчастные!
Он обиделся. Этот шифр он придумал. Когда Сверчевский предупредил, что в переписке надо пользоваться условными обозначениями, а сам и пальцем о палец не ударил, ведь письма писал Белесов, вот и пришлось ему самому выдумывать иносказания. И тут, видать, дрогнула в парне какая-то крестьянская жилка. «Идеи» у него — «семена», «Программа» стала якобы сортом пшеницы «Полярная», «Устав» — «Урожайная»… Эти словечки я и увидел в записной книжке, изъятой при обыске у Кореньевой. Узнав о таком шифре, Шумков как-то на докладе назвал «легионеров» — «селекционерами». Насмешливое слово прижилось, между собой мы их порой так и звали.
Он помолчал, надув губы.
— Что ж, вернемся к нашим баранам. — Я невольно улыбнулся. — Это поговорка такая. — (Он хмуро кивнул). — Итак, вопрос для протокола: «Ранее Вы показали, что не участвовали и не собирались участвовать ни в каких активных действиях, направленных против Советской власти. Вам зачитываются показания Кислова…»
Они собрались в лесочке. Март, незадолго до ареста. Пахло весной, но еще держалась в воздухе промозглая сырость. Вячеслав, зябко кутаясь в тонкое пальто, подшмыгивая покрасневшим носом, уныло жаловался на бездеятельность соратников, все приходится делать ему одному… У Виктора вертелось на языке: ты же нигде не работаешь, забился на чердак, вот и иди в народ, агитируй. Но не сказал, отвел глаза. Всполошился Леха Кислов. Конечно, надо распределить обязанности на всех, а Венчеславу (Сверчевский растроганно шмыгнул) выделить два дня в неделю для дальнейшей разработки «Новой революционной теории». Леха достал ручку, взял у Вячеслава тетрадку и под его диктовку принялся записывать «План работы на год». Поскольку предложений, кроме Сверчевского, никто не подавал, план получился короткий. Белесов должен был как студент, хотя и заочник, создать в институте «моноколлегию», то есть ячейку «Легиона». Главная же акция — «выброс» нелегальной литературы. На Первое мая, одновременно в нескольких городах. Ответственный за «выброс» — Кислов. Меня могут родители в праздники из дому не отпустить, огорчился Леха. Ну… тогда его заменит Белесов.
— Не жалеют вас друзья, — посочувствовал я Белесову. Протокол закончился записью:
«Сейчас, после того, как мне были зачитаны показания Кислова, я вспомнил и признаю, что должен был участвовать в «выбросе» в майские праздники…»
15
Близилось время суда. Пастухов на правах шефа безжалостно возвращал мне проекты обвинительного заключения. Не надо общих слов, говорил он, наша задача — собрать и сложить в целую картину факты, только факты, а не свои домыслы. Никаких аналогий, категорических выводов. Выводы сделает суд. И чтобы они были предельно объективны, мы должны представить все факты: и говорящие «против», и говорящие «за». Мы с вами — в одном лице и прокурор, и защитник. …А что, я разве призывал свалить в одну кучу все, что вы узнали от подследственного? Это ваша работа: в нагромождении фактов, улик выявить основное, распрямить спутанные ниточки, свести сложное к простому. …Или вы — писатель? Оставили только то, что играет на вашу версию. Так нельзя. Упростить конструкцию доказательств — не значит ее опростить. Мы не имеем права подбирать улики к человеку: вот эта подходит, а эта — нет. Тем более что суть улики с первого взгляда бывает трудно оценить, мешает формальная логика, а преступник часто в страхе ведет себя нелогично. …Ну что вы увлеклись вещественными доказательствами? Вспомните-ка, по своим учебникам, что говорил знаменитый адвокат Плевако: «Нравственным уликам нужно давать предпочтение перед вещественными». Ваша работа должна убеждать не количеством, а качеством улик.
Зато однажды «батя» поставил в пример мои протоколы. Орлы наши иной раз подсмеивались над моим «школярством» — тщательно выписанными «головками» протоколов, развернутыми вопросами… Э-э, саксаулы, укорял их Москвин, учились бы у молодого. А вы, лейтенант, держитесь в том же духе. …В документах следствия, как в зеркале, отражается характер следователя. По протоколам допросов видно: этот нетерпеливый, не выдерживает «тянучку» ответов, своими вопросами подталкивает к уже сложившейся у него версии; а этот невнимательный, не заметил в ответе зацепочку и тычет вопросами во все стороны, надеется на что-нибудь наткнуться… Вы, Виктор Иванович, в своем «зеркале» неплохо отражаетесь, вам не на что пенять…
— Молодец, Тушин! — сказала Галина. — Будешь так служить — капитаном станешь. От инфантерии. Как тот, из книги.
— Неправдочка ваша, — уличаю я ее. — Тот капитан, которого иметь в виду изволите, не из пехоты, от артиллерии он…
Фамилия у меня знаменитая. Народ кругом образованный, куда не придешь, представишься, сразу: «Тушин? Тот самый? За что разжаловали?» Юмористы.
16
Следствие заканчивалось. Пора было решать, кого привлекать к уголовной ответственности. Шестерым «легионерам» мы предъявили обвинение в полном объеме. Но был еще Федор Утин. Был двоюродный брат Сверчевского, кандидат наук (это его «четвертовал» братец, разделив в отчете на четырех), ему Вячеслав посылал «для научной апробации» свои труды; тот, «апробировав», осторожно отвечал: «Ничего не понял». Двоюродный брат Дуденца — Щеглов, он учился в Свердловске — оказался понятливее. В письме, обнаруженном у Дуденца, он сообщал: «Зерна посеял…» Надо полагать, «семена» он получил в той самой бандероли, квитанцию от которой пытался уничтожить при задержании Дуденец.
