Тучи идут на ветер - Владимир Васильевич Карпенко

полустанка Семичный, на полпути между Ремонтной и Котельни-ково, бросили по железке Маслака с тремя эскадронами. Шевкопляс был против этого рейда — не хотел отпускать от себя далеко кавалерию. Думенко стоял на своем:

— Не держи, Шевкопляс, конницу на приколе. Ее сила — на воле, в рейдах, внезапных налетах. Отчего нам казаки сопли бьют? Все оттого же… Мы мост за собой развалили, а им и бай дюже. Вот они у нас, на загривке. Вплавь взяли Сал. Ко-онни-ица-а. А по моим сведениям, в Котельниково Штейгера уже давно нету. Нужно искать его где-то на речке Аксай Есауловский. А до Аксаю того за сотню верст. Ту стенку, значит, проламывать все одно кавалерии.

Шевкопляс сердито дергал выгоревшие добела усы. Не найдя в глазах начальника штаба поддержки, пробурчал:

— Упрямый черт.

В самом деле, в Котельниково белые. К утру Гришка Маслак прислал донесение. На газетном обрывке, размером на закрутку, стояло корявым почерком: «Беляков до бисовой матери. Атакую. Гр. Мас».. Взмыленный вестовой оказался ненамного щедрее.

— Полка два, наверно. Это в самих Котельниках. И далее скрозь до самого Царицыну — тож беляки.

На диво, Шевкопляс не противился.

— Пробивайся. Громи в хвост наступающую на Царицын контрреволюцию.

Не трудно сказать, каков был бы исход для Маслака, не подойди Думенко вовремя. Главные силы белых недвижимо стояли на высотках, в западной стороне поселка. На их глазах малая конная часть красных лихо вырубала у крайних огородов дружину есаула Бакланова. Не шевельнулись — знали, это затравка. В получасе ходкой рыси, за увалом, подступает черная хмара — сам Думенко. Какой уж там выручать задавастого есаула, тут бы самим устоять…

Борис, оставив бинокль, потянулся к эфесу. Не окажись они здесь, не на чем бы уже носить Маслаку мохнатую белую шапку. «Погоди, сатана рябая… Выбью из башки твоей дурь. Ей-богу, выбью», — побожился, вспомнив его донесение. Первым влетел на Кочубее в казачью лаву…

Будто в свинцовой донской волне захлебнулись казаки. Ничего схожего по силе их пикам и шашкам не попадалось ни в далеких полях Галиции, ни в гористой туретчине. Сбитые, ошеломленные, два десятка верст гнали взмокревших коней. Опамятовались дома, на Дону…

Не убавляя напора, держась железнодорожного полотна, на полустанке Гремячий полк Думенко ископытил хвост наступающих частей генерала Быкадорова. Казаки, не принимая боя, отхлынули. Разгадка вскоре пришла. Передовые разъезды столкнулись у степного хутора с цепями котельниковцев…

Военсовет СКВО телеграфировал Сальской группе войск занять оборону на прежнем рубеже — по реке Сал. Пехота опять втиснулась в насиженные окопчики по-над извилистым высоким берегом. Конники скопились на флангах. Квартиру и канцелярию Борис обосновал в слободе Ильинке. Часть эскадронов разместилась за железной дорогой, в хуторе Барабанщикове.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

Степь переоделась в осенний наряд. После августовских дождей по низинам полезла новая поросль луговой зеленки. Повыше, на сухмени, закустилась лебеда, курай, а по буграм ожил из-под корня типчак, выгоревший под июльским пеклом.

Нежились, выгуливались боевые кони. Свободные от разъездов, сутками паслись по лощинам, у ериков, набивая отощавшие бока за лето беспрерывной гонки.

Отводили душу и бойцы. Отлеживались между нарядами, выездкой неуков, жировали, как селезни, на харчах крепких мужиков-хозяев. А вечерами после захода солнца бродили по хуторским улицам до третьих петухов. В одночасье превратились в обычных парубков. Ловили девок, тискали их, запускали им в пазухи жаб, рогатых жуков, сухой коровий лепух. Иному выпадало оставаться один на один с хуторянкой. До бела дня прошатается за садами, в бурьянах. Десяток слов за ночь не скажет — выгребет до швов битком набитый с вечера кисет да обобьет в потемках пальцы об кресало. Хорошо еще, ежели девка попадется смышленая, не даст себя в обиду — разъяснит, что к чему, недогадливому… А другая бредет молчком, опустив покорно голову, обгрызая порыжевший конец косы, вздыхает, как телка, до самого расставанья, перемлев от тщетных ожиданий.

Умелые не давали в обиду честь думенковца. Мишка особенно дорожил этой честью. Подсмеивался над эскад-ронниками-однолетками. Выпади вся ночь в его распоряжение, он бы не спустил с мушки. Жаль, не выпадало такой ночи. Всем отдых, а ему самая горячка. Не знает наперед, где проведет ночь, где день. С утра у колодезя или у ерика, пока поит лошадей, позубоскалит с какой-нибудь хохлушкой с напомаженными жировкой щеками; вроде бы дело погнет к тому, что после дойки коров она не прочь выйти за батин плетень. А не успеет он опорожнить чашку за завтраком, голос из горницы:

— Мишка, Ерамочку.

Ерамочка появилась у них не так давно. Под Ку-тейниковской командир свалил с седла ее хозяина калмыка-офицера. Он, Мишка, успел схватить поводья. У пленного калмычонка дознался про кличку. Ерамочка, Ерамочка — черт знает, что за слово. Допытывался у комэска, платовца Оки Городовикова. Тот пожал плечами. Может, калмычонок и заика какой попался.

Кобылица на кличку вскидывала маленькую глазастую голову, прядала ушами, отзывалась. Командиру все равно, а ему, ординарцу, и подавно. Так и осталась Ерамочкой. Оно даже чем-то напоминало Панораму. Не ускользнуло от синих глаз ординарца и то, кому Ерамочка предназначалась…

Как-то перед андреевским рейдом сам проговорился. Чистил ее, а в это время к палатке подкатила санитарная бричка.

— У милосердии лошади верховой нету, — сказал он, провожая взглядом Ольгу. — Может, подарить ей Ерамочку?