Войны и кампании Фридриха Великого - Юрий Ненахов

Странно, не правда, ли? Особенно поражает в этой истории то, что приключения гренадерок на этом не закончились. Пример лейб-гвардии Павловского полка вдохновил пруссаков (которые к тому времени уже давно избавились от касок), и они тоже ввели ношение гренадерок в одном из своих гвардейских полков — потсдамских «майкеферов», кои и носили их с парадной формой одежды вплоть до 1918 года. Такая вот «пруссачина наоборот» получилась.

Барабанщик пехотного полка фон Мейеринка (1778 год). Мундир синий с красными обшлагами, фалдами, воротом и лацканами. Пуговицы и петлицы белые. Жилет и штаны желтые. Штиблеты черные. По рукавам, крыльцам, лацканам, карманным клапанам, обшлагам и над обшлагами нашит галун музыканта — белая тесьма с продольной красной «змейкой». Шляпа с белым галуном. Боковые кисти бело-черные. Кисть белая с красным верхом. Барабан цвета натурального железа. Полосы по верху и низу — бело-красные. Герб медный. Оплетка тесьмой и кожаные детали — белые.

Почти все отечественные историки как образчик преклонения перед «пруссачиной» представляют введенные при Николае I остроконечные кожаные каски с медной оправой и шишаком, якобы заимствованные из Пруссии. Например, в книге «Монархи Европы» о прусском короле Фридрихе Вильгельме IV пишут, что «именно он придумал особый „романтизированный“ военный головной убор — остроконечную каску, ставшую символом прусского милитаризма». Яростный ненавистник всего немецкого, Керсновский особенно долго изощрялся по этому поводу: «Переняв у пруссаков каску, мы забыли перенять их чехол на каску. Кожа на жаре ссыхалась, и каска держалась на макушке. Чешуйчатый ремень всегда рассыпался».

Да, действительно, прусская армия получила свои знаменитые Pickelhaube почти одновременно с русской. Почти, но не раньше, а позже. На самом-то деле ситуация была прямо противоположной: остроконечную каску придумал лично император Всероссийский Николай I вместе со своим придворным живописцем, а прообразом для нее послужил… шлем отца Александра Невского князя Ярослава, найденный незадолго до этого на раскопках. Королю Пруссии, действительно любившему романтику, этот головной убор так понравился, что он немедленно ввел его в своей армии вместо киверов. Правда, в России каска ненадолго пережила своего создателя (оставшись к Первой мировой войне только в гвардии — у кирасир, жандармов и пажей), а в Германии служила до 1918 года.

Таким образом, как мне кажется, вполне ясной становится, в общем-то простая мысль — не «пруссачина» была виновата во всех бедах русской армии, а лишь ее выхолощенная и начисто лишенная внутреннего содержания форма, в которую неизбежно заключали в России все «потсдамские новшества». Здравые, а нередко и гениальные идеи, попадая в царскую империю, немедленно приобретали какой-то неожиданный и чудовищный характер. Не могут нести за это никакой ответственности сами пруссаки, начиная с Фридриха II и кончая Вильгельмом. Да и вообще вспомним крылатое выражение: «Хочешь погубить идею — примени ее в России».

В заключение я хотел бы отмести досужий тезис о том, что пруссаки являются нашими исконными врагами и испокон века разрабатывали агрессивные планы против России. Я уже кратко останавливался на этом, теперь скажу подробнее.

Постоянно подвергающийся анафеме Тевтонский орден был прямо направлен против Польши и Литвы (кстати, почти всю свою историю враждебных нам): столкновения с русскими носили спорадический характер и были, например, куда реже, чем со шведами и датчанами. Тевтонцы часто выступали и союзниками русских, например, в многовековых войнах против татаро-монголов, а к Грюнвальдской битве русские не имели никакого отношения: набившие оскомину по трудам Чивилихина и иже с ним «смоленские полки» в то время были уже давно не русскими, а литовскими. В правление Петра I Бранденбург был нашим союзником (правда, достаточно пассивным). Фридрих II же был всецело занят борьбой против Австрии и Франции (вообще против католического мира) и никогда не помышлял о нападении на Россию.

В свою очередь, за этот долгий период русские дважды нападали на немцев: в Ливонскую войну при Иване Грозном и в Семилетнюю — при Елизавете (оба раза — безрезультатно). С воцарением же Петра III и Екатерины II Пруссия стала постепенно превращаться в главного и наиболее надежного и последовательного союзника России: совместно с Пруссией и в пику Австрии были проведены три раздела Польши (1772, 1793 и 1795 годов). Далее были наполеоновские войны…

После разгрома 1806 года и потери половины своей территории Пруссии пришлось полностью подчиниться Наполеону. Стоит напомнить, что после позорного поражения пруссаков (Фридрих Вильгельм III необдуманно выступил против Франции в одиночку после разгрома австро-русской коалиции под Аустерлицем) Александр попросту продал своих союзников, нарушив «клятву над гробом Фридриха Великого». Потерпев не менее сокрушительное поражение при Фридланде в кампании 1807 года, русские потеряли почти всю армию и панически испугались «неминуемого вторжения» Бонапарта в пределы их собственной империи. Поэтому (хотя Александр I собирался до последнего сражаться в союзе с Пруссией), узнав о фридландском разгроме, перепуганный император России в течение 24 часов (!) в корне поменял всю свою политику и начал подготовку к мирному договору или даже союзу с Францией.

Пруссию, король которой был его старым (и верным) другом, Александр предоставил ее участи. В беседе с князем Куракиным император довольно цинично прокомментировал это решение: «Конечно, Пруссии придется круто, но бывают ситуации, среди которых надо думать преимущественно о самосохранении, о себе и руководиться только одним правилом — благом государства». Пропадет ли при этой внезапной перемене русской политики Пруссия или от нее останется территориальный обрубок — это дело второстепенное. Сравните это с постоянно критикуемыми «беспринципными» политическими правилами Фридриха II и постарайтесь найти хоть одно отличие. Перед подписанием Тильзитского мира Александр так и объяснил все Фридриху Вильгельму, который до последней минуты уповал на своего друга.

Брошенная союзником Пруссия была урезана, оккупирована французскими войсками и находилась на грани гибели. При этом Наполеон заявил, что оставляет на карте Европы Пруссию «только в знак уважения к императору Александру». «Подлый король, подлое правительство, подлая армия, подлый народ, держава, которая всех обманывала и которая не заслуживает права на существование», — заявил он в Тильзите. Не было того унижения, которому не подверглась бы Пруссия со стороны Бонапарта в 1807–1811 годах.

Однако пруссаки (при всем испуге и покорности новым порядкам собственного короля) не сдавались и, стиснув зубы, потихоньку копили силы. Шарнхорст провел свою знаменитую реформу: хотя армия Пруссии по приказу Наполеона не должна была отныне превышать 42 тысяч человек, введение краткосрочной службы позволило накопить до 200 тысяч «обученных резервов», сказавших свое слово в 1813–1815 годах. В 1809 году пруссаки еще раз отчаянно попытались сбросить иго ненавистных французов: гусарский майор Фердинанд фон Шилль с несколькими эскадронами своего полка начал партизанскую войну в надежде, что его поддержит вся Германия. Отряд Шилля был вскоре разбит, сам он погиб в бою, а его товарищи расстреляны прусским военным судом по приказу короля. Тем не менее надежда когда-либо избавиться от ненавистных французов продолжала тлеть.

Прусский контингент силой послали в Русский поход 1812 года, но воевать против русских пруссаки не хотели по принципиальным соображениям и их участие в войне было чисто номинальным — ненавидели они вовсе не русских, а самого Наполеона. Зато при первой возможности, в конце года, командующий прусским корпусом генерал Йорк фон Вартенбург внезапно (когда вся Западная Европа еще и не помышляла об отпадении от пока грозного Наполеона) перешел на сторону русских и в декабре подписал с ними Таурогенскую конвенцию.

С этого времени пруссаки плечом к плечу воевали с нашими войсками. И как воевали! С 1813 года Наполеону пришлось горько пожалеть о своих словах насчет «подлой армии и подлой державы» — не очень многочисленные пруссаки стали настоящим проклятием для французов, самым свирепым и беспощадным их врагом. Даже ненавистник Пруссии Керсновский пишет:

«Прусские войска, в большинстве получившие поверхностную подготовку, дерутся с большим воодушевлением и яростью…»; Блюхера «все время приходится сдерживать. Свирепый рейтар, всей душой ненавидевший французского угнетателя, Блюхер был прозван подчиненными „генерал Вперед“. Глубоко невежественный рубака, он обладал, однако, сердцем героя. Наполеон на словах презирал его, но в то же время инстинктивно угадывал в нем наиболее опасного своего врага. И, действительно, старому Блюхеру суждено было в один июньский вечер (при Ватерлоо. — Ю. Н.) нанести Наполеону последний и решающий удар» (Керсновский А. А. История Русской Армии. С. 188).