Святость и святые в русской духовной культуре. Том 1. - Владимир Топоров

[…] и всемъ служа, и собою образъ вьсемъ дая, и на дело преже всехъ исходя и въ чину святыя литургия. И оттоле цветяше и мъножашеся место то праведника молитвою… Умножаху бо ся оттоле братия и цветяше место то добрыими нравы и молитвами ихъ и инеми благочестивыими нравы. И многымъ отъ вельможь приходити къ нему благословления ради, и от имений своихъ малу некаку часть подающи имъ (36г).

И тут же, чтобы уравновесить «земное», материальное и «небесное», духовное и чтобы не дать повода для возникновения темы «стяжательства», ЖФ акцентирует (опять со ссылкой на слова Господа) отказ от забот о «земном» и плотском и устремленность к «небесному» и духовному —

Феодосий видя место скорбьно суще и тесно и еще же и скудно при всемь, и братии мъножащися, церкви же мале сущи на совокупление имъ, и николиже въпаде о томь въ печаль, ни поскорбе о томь, но по вся дьни братию всю утешая, учаше и никакоже попечися о плотьнемь, но Господень гласъ воспоминаше, имъ глаголя: «Не пецетеся, чьто пиемъ, или что емъ, или въ что облечемъся: весть бо отець вашь небесьный, яко требуеть вься си, обаче ищете цесарьства небеснаго и си вься приложаться вамъ». Блаженый же сице помышляше, Богъ же все на потребу нескудьно подаваше ему. (37а).

Но в целом главная идея ЖФ в этом месте и в связи именно с Феодосием в том, чтобы подчеркнуть именно гармонию «небесного» и «земного», утвердить мысль, что оба эти начала могут стать взаимопроникающими. Не случайно, что как раз в этом месте текста говорится о Феодосии, что он «поистине земельный ангелъ и небесный человекъ» (36г–37а) [629]. Эта формула, состоящая из двух резко оксюморных сочетаний, одновременно противопоставляемых друг другу, но и усиленно соединяемых в целое, была заимствована из Жития св. Саввы и в дальнейшем не раз прилагалась на Руси к своим святым [630]. Феодосий был первым из них, и нужно сказать, что к нему эта формула прилагается особенно естественно и надежно.

И уже после этого подготовительного фрагмента со всеми его мотивировками и «предупредительными» ходами ЖФ переходит к тому, как воплощается эта идея гармонии «небесного» и «земного», каковы ее плоды. При этом вся тональность рассказа меняется: он становится открытым, конкретным, деловитым, пожалуй, несколько суховатым (во всяком случае по сравнению с предшествующей частью жития). Нестор придает особое значение описанию этих «первых» зримых результатов деятельности Феодосия, и здесь, вероятно, впервые складывается представление о том, что Печерский монастырь был устроен именно Феодосием, что это по преимуществу Феодосиев монастырь. Ср.:

Тогда бо сий великий Феодосий обретъ место чисто, недалече от печеры суще, и разумевъ, яко довольно есть на возгражение манастыря, и разбогатевъ благодатию Божиею и оградивъся верою и упованиемъ, исполнивъ же ся духа святаго, начать подвизатися въселити место то. И якоже Богу помагающю ему, въ мало время возгради церьковь на месте томь въ имя святыя и преславьныя Богородица и приснодевица Мария, и оградивъ и постави келие многы, и тогда преселися от пещеры съ братиею на место то въ лето 6570. И отътоле Божиею благодатию воздрасте место то, и бысть манастырь славенъ, се же и доныне есть Печерьскый наричемъ, иже от святаго отьца нашего Феодосия составленъ бысть. (37а–37б) [631]

И в дальнейшем Феодосий не оставлял монастырь своими заботами. Он расширял монастырь, заложил другую церковь, строил кельи для монахов, воздвигал монастырские стены, построил около монастыря двор для убогих с церковью первомученика Стефана, и при этом Феодосию принадлежали не только планы расширения монастыря: вместе с братией он сам каждый день трудился, возводя монастырские строения. ЖФ несколько раз обращается к этой стороне деятельности Феодосия. Ср.:

По сихъ же множащися братии, и нужа бысть славьному отьцю нашему Феодосию распространити манастырь на поставление келий, множьства ради приходящихъ и бывающимъ мнихомъ. И бе самъ съ братиею делая и городя дворъ манастырьскый. И се же разгражену бывъшю манастырю… (46в).

и др. Последнее большое его начинание не было закончено при жизни Феодосия, но оно было им задумано, им осуществляемо и его молитвами завершено.

Тогда же отець нашь Феодосий, наполнивъся духа святааго, начатъ благодатию Божиею подвизатися, якоже вьселити тому въ другое место, помагающу тому святому духу, и церковь же велику камениемь возградити во имя святыя Богородиця и принодевыя Мария, первей бо церкви древяне сущи и мале на приятие братии. Въ начатокъ же таковааго дела съберася множество людий, и место на возгражение овемъ ова кажющемъ, инемъ же ино, и вьсехъ не бе подобьно место княжю полю, близь прилежащю… [632] Беаше же и самъ блаженый Феодосий по вься дьни съ братиею подвизаяся и тружая о возгражении таковаго дому. Обаче аще и не соверьши его живъ сы, но се и по съмерьти того, Стефану приимъшю игуменьство и Богу помагающю тому молитвами преподобьнааго отьца нашего Феодосия, соверьшено дело и домъ сограженъ. Ту же братии преселивъшемъся, и онъдеже малу ихъ оставъшю… (60в–61а) [633]

Тема монастыря, его создания, роста и «умножения» принадлежит к наиболее мажорной составляющей всего текста. «Умножение» же самой этой темы, непрестанное воспроизведение ее на последних страницах ЖФ, и соотносимое с этим повторение самого этого слова (множьство, умножатися и под.) могут пониматься, вероятно, как иконическое воспроизведение идеи благого возрастания, увеличения, обилия, прибытка. Это предположение не противоречит ни житийной поэтике «символического», ни опыту Нестора — составителя жития. «Умышленность» Нестора обнаруживается в тексте ЖФ не раз. «Знаковая» напряженность отмеченных мест текста для него вне сомнения. В частности и в особенности это относится к концу текста, посвященному двум темам — апофеозу святости Феодосия, основателя Печерского монастыря, и авторству Нестора, монаха этого самого монастыря и составителя жития именно этого святого. Так, через тему монастыря, чуть прикровенно, Нестор обозначает свою связь с Феодосием [634] —помимо той связи, которая предполагается между субъектом и объектом жития, Нестором и Феодосием.

До сих пор речь шла о «материальной» основе монастыря, так сказать, о его теле, о том субстрате, на котором процвела святость и взращивались духовные плоды. Феодосий, конечно, не мог ограничиться заботами только о теле монастыря. Как только он стал игуменом, нужно было определить, каким будет монастырь, какие правила будут определять его жизнь, каким путем направится она в дальнейшем [635]. Иначе говоря, возникал и становился насущным вопрос о выборе устава.

В ЖФ тема устава возникает сразу же после сообщения о воздвижении церкви св. Богородицы, стен вокруг нее, монашеских келий и переселении на это место братии. Версия ЖФ такова:

По сихъ же посла единого отъ братия въ Костянтинь градъ къ Ефрему скопьцю, да весь уставъ Студийскааго манастыря, испьсавъ, присълеть ему. Онъ же преподобьнааго отьца нашего повеленая ту абие и створи, и все уставъ манастырьскый испьсавъ, и посъла къ блаженому отьцю нашему Феодосию. И его же приимъ отець нашь Феодосий, повеле почисти предъ братию, и оттоле начатъ въ своемь манастыри вся строити по уставу манастыря Студийскааго, якоже и доныне есть, ученикомъ его сице соврьшаемомъ. Вьсякому же хотящю быти черноризьну и приходящему къ нему, не отревааше ни убога, ни богата, но вся приимаше съ всякымь усердиемь, бе бо и самъ въ искушении томь былъ, якоже и выше речеся: егда бо приде отъ града своего, хотя быти мнихъ, якоже обьходящю тому вься манастыря, не рачахуть бо того прияти — Богу тако сотворьшю на искушение ему. Се бо си въспоминая благый, какова скорбь бываеть человеку, тогда хотящюуму острещися, и сего ради вся съ радостию приходящая приимаше. Но не ту абие постригаше его, но повелеваше ему въ своей одежи ходити, дондеже извыкняше всь устрой манастырьскый, таче по сихъ облечашети и́ въ мьнишьскую одежю и тако пакы въ всехъ служьбахъ искушашети и́, ти тогды остригы и оболочашети и́ въ мантию, дондеже пакы будяше чернець искусенъ житиемь чистомь си, ти тогда сподобяшети и́ прияти святую скиму. (37б–37г) [636]

В этом отрывке наглядно выступает инициативность и предприимчивость Феодосия, умение выбрать главное и сосредоточить на нем свои усилия, деловитость и последовательность в доведении начатого до конца, наконец, проницательность и предупредительность по отношению к другим, учитывающие и личный опыт святого и знание им чужой души. Ряд этих качеств хорошо соотносится (хотя, конечно, не жестко и не абсолютно) с определенным кругом действий и занятий, характеризующих особый тип монастырской жизни, предполагаемый и программируемый, в частности, уставом Феодора Студита (ум. 826 г.) Эта соотнесенность дарований Феодосия как организатора монашеской жизни и Студийского устава, конечно, неслучайна и еще раз подтверждает сознательность и глубокую обдуманность выбора, сделанного Феодосием. Как известно, первые уставы монашеской жизни появились в IV веке [637], но в дальнейшем особое значение приобрели три устава, с которыми практически только и могли иметь дело на Руси, — иерусалимский устав Саввы Освященного (ум. 532 г.), Афонский устав преподобного Афанасия (ум. 980 г.) и уже упомянутый устав Феодора Студита. Выбор Феодосием последнего устава (притом выбор решительный и скорый) мог, в частности, означать оттеснение антониевой особножительной традиции. Особножительство, или келлиотство (ср. κελλιωτικός μονάχος, κελλιωτική μονή), с которого и началось монашество, перешло из Греции на Русь, где и продержалось до Феодосия (см. Голубинский 1904, I, 2:606; Соколов 1894 и др.). Судя по всему, эта форма монашеской жизни была внутренне близка Антонию, и, если это так, то выбор Феодосием общежительного Студийского устава недвусмысленно свидетельствует о введении новой парадигмы монашеского быта в Печерской обители [638]. В отличие от затворничества общежительность («киновийность»), предписываемая Студийским уставом и весьма притягательная для Феодосия, опирается на организацию монашеской общины, предназначенной для служения религиозным целям и общественному благу, с одной стороны, и, с другой, на полное и добровольное повиновение игумену, который, однако, свободно избирается самой общиной. Выше личного спасения ставится долг любви (см. Кологривов 1961:38) и труженичество во Христе ради исполнения этого долга.