Восхождение, или Жизнь Шаляпина - Виктор Петелин

Любопытную штуку надо рассказать тебе. В антракте стою я на крылечке, дышу свежим, необыкновенно приятным ночным воздухом… Я стою и смотрю, нет ли знакомых? И оказалось, есть — Фаина Ивановна! Она только недавно воротилась из Наугейма, где была с дочкой Ольгой, — идет мимо меня в очках и вся в черном, по обыкновению, идет и улыбается, и рассказывает, как ни единого раза не пропускает Шаляпина, так им восхищается во всех, во всех ролях, — еще кое-кто другие прошли знакомые, в том числе Дютур и Альфред, и уже Дютур больше не «ненавидит» и не «презирает» Шаляпина, напротив, в восхищении великом!!! Был еще в театре в тот вечер Боря.

Вот все толпы и прошли мимо меня. Я собирался уже входить в залу, вдруг подходит Иванов-жираф (М. М. Иванов, музыкальный критик «Нового времени», ярый оппонент Стасова. — В.П.) со своим вечным Санчо Пансой — Баскиным. Идут, идут, на меня посматривают — конечно, с ненавистью и гневом великим! Вдруг, поравнявшись со мной, Иванов остановился, еще раз хорошенько взглянул на меня из-под очков своими подлыми, жадными, негодными, гадкими глазами, подслеповатыми, с какой-то слюной в них, и — отвернулся и плюнул через перила в сторону, на траву. Я посмотрел, конечно, промолчал — и так они и ушли.

Ну вот, принимаюсь снова за рассказ. Как же мне было быть после даровой ложи? Он сказал мне, что перед отъездом хочет еще раз побывать у нас днем, попрощаться в день, когда будет свободен, — ну, конечно, я тотчас и сказал ему: «Ну, зачем же только на часок? Лучше, Федор Иванович, совсем на весь день!..» Он немного поспорил, однако согласился, ну вот и приехал в 5 вечера из Левашовки от своего старинного приятеля Стюарта, бывшего директора Государственного архива, у которого ночевал. Мы все ждали у калитки давно уже. Подняли тотчас все великий крик, и «ура!», и «здравствуйте!», и всякую всячину. Но когда он только вступил на стеклянную галерею (что на улицу), к нему вышли толпой все наши дамы — их много было! — и они поднесли ему на подушке (одной из тех, что на диване, но на этот раз прикрытой кружевом с золотым шитьем), — поднесли адрес (с него прилагается здесь копия) и великолепный эмалевый разноцветный porte-sigare от Овчинникова, где внутри было награвировано: «Федору Большому от парголовских поклонников».

Потом мы пошли в сад, и Форш (муж Веры Измаиловны) снял с нас несколько групп; после обеда (великолепного) Репин нарисовал большой портрет Шаляпина, грудной в настоящую величину; остальное время (до 12 ч.) шла музыка и пенье — великолепно, великолепно, несравненно!!! Всего выше и лучше «Jch grolle nicht», «Как во городе было, во Казани», «Червяк» Даргомыжского, «Забытый» Мусоргского и т. д. Был также посреди потолка в столовой фонарь; по белому полю вышивки красными кусочками кумача: одна сторона: «Федору Большому»; другая: ноты (строка) из «Jch grolle nicht»; третья и четвертая: «От почитателей…» и число».

И еще одно свидетельство приведу здесь. «Дорогой, глубокоуважаемый Владимир Васильевич! — писал Шаляпин 10 августа 1901 года. — Совершенно забыв адрес, то есть чья дача и на какой улице, знаю только, что в Парголово, а потому посылаю Вам эту записку с посланным, который узнал у Глазунова точный Ваш адрес.

Покорнейше прошу Вас, дорогой мой Владимир Васильевич, пожаловать сегодня в театр на «Моцарта» в ложу № 5, которую Вы и получите при входе в сад в кассе, там она оставлена на мое имя. Жду, дорогой мой, жду! Крепко любящий Вас Федор Шаляпин. Сердечно приветствую всех».

Лишь 20 августа завершились все тем же «Фаустом» гастроли Шаляпина в театре «Аркадия» в Петербурге. И снова — в путь!

Часть шестая

Бенефис

Глава первая

Встреча с Максимом Горьким

Жизнь неслась неудержимо. Думал ли Федор Иванович всего лишь несколько лет тому назад, что он так быстро станет знаменитостью? Нет, конечно! А сейчас столько предложений, одно заманчивее другого. А Париж, Милан? Все это кажется уже давным-давно прошедшим…

Вроде бы можно и отдохнуть, но предприимчивый антрепренер и дирижер Антон Александрович Эйхенвальд предложил ему в последней декаде августа участвовать в его антрепризе в Нижнем Новгороде. Как тут откажешься? Множество предложений он вынужден был и отвергнуть. Шаляпин нужен всем, хоть разорвись…

24 августа Большой ярмарочный театр, вмещающий около 1800 мест, наверняка будет впервые за время гастролей переполнен. Шаляпин приехал в Нижний Новгород с Иолой Игнатьевной. Здесь они пять лет тому назад увидели и полюбили друг друга. Три года уже, как они женаты. Теплые чувства по-прежнему живут в сердце Шаляпина, но слава, известность начали потихоньку кружить ему голову. Он уже не так доволен своей семейной жизнью. Правда, по-прежнему был заботлив, внимателен к жене, но неуемная жадность молодости давала о себе знать: он то и дело поглядывал на хорошеньких женщин. Его узнавали, старались затеять разговор. А это уже начинало утомлять, надоедать.

Иола Игнатьевна удивлялась такой бесцеремонности, а Шаляпин, вежливо отделавшись от очередного поклонника, горестно вздыхал:

— Ты знаешь, чем больше публика любит меня, тем более мне становится как-то неловко и страшно… Может, это мой большой грех, но мне все кажется, что эта любовь чем-то напоминает ту любовь, которой так богата Суконная слобода и которую я наблюдал до пресыщения.

Иола Игнатьевна вопросительно посмотрела на Федора Ивановича.

— Ну, я рассказывал тебе о жизни Суконной слободы…

— Я многое помню из твоих рассказов, но при чем здесь любовь публики к тебе? — Иола Игнатьевна была в отчаянии: она еще не очень хорошо говорила по-русски, и ей порой казалось, что она не понимает своего Федора.

— Да и у вас это вполне может быть… Сначала возлюбленный пишет своей избраннице ласковые письма, признаваясь ей в любви, взявшись за руки, нежно поглядывают друг на друга, а люди радуются их счастью: «Глядите, какие счастливые!» Но вот возлюбленная осмеливается поступить против выгоды влюбленного, и тогда он говорит ей: «Отдай, дура, назад мои нежные письма!» И после этого начинает рассказывать о возлюбленной разные пакости.

— Ну и что? В Италии тоже такое бывает… Мои родственники со стороны отца, как только он скончался, потребовали от матери все его письма к ней.

— Ну, это совсем другое… А вот любовь публики к артисту у нас на Руси тоже частенько принимает суконнослободской характер. Вот кто-то подошел ко мне и похваливает меня. Если же я ему отвечу, что спешу, что я занят и мне некогда с ним время тратить, он тут же меняет свое отношение ко мне, начинает тыкать, говорить всякие гадости, дескать, зазнался, дескать, мы тебя любим, а ты цени…