Скажи миру – «нет!» - Олег Верещагин

– Что? – прищурила она один глаз. – А ты знаешь, как я стреляю?

– Наверное, хорошо. – Я пожал плечами. – Но это ничего не меняет.

Несколько секунд мы мерялись взглядами. Потом Зорка отвела глаза… и я перехватил над плечом, отклонившись, брошенный мне рукоятью в лоб охотничий кинжал.

– Ай-ай, – с насмешкой сказал я, перебрасывая оружие ей обратно. – Вот тут ваша вещь… Пока нас не будет, расспроси о наших правилах кого-нибудь из моих девчонок.

– У тебя гарем? – Она убрала кинжал.

– Ну что ты, – улыбнулся я, – мне хватает Танюшки. Кстати, можешь как раз с ней и поговорить.

Повернувшись спиной, я зашагал к мальчишкам, скопившимся у баррикады, но через два шага повернулся и добавил:

– А поешь ты очень хорошо.

Я еще издалека заметил, что на меня смотрит Раде. И, когда я подошел к мальчишкам, он без насмешки сказал:

– На твоем месте я бы поостерегся теперь, чтобы она не зарезала тебя ночью.

Я промолчал, натягивая на левую руку крагу. Куртки на мне не было, на плечи поверх бригантины, надетой на летнюю кожу, был наброшен меховой плащ. Справа от меня Игорь Басаргин, положив палаш на баррикаду, задумчиво рассматривал блик на его лезвии. Потом искоса глянул на меня и вдруг сказал:

– Дарю вам с Танюшкой. Не мое, но красиво. Слушай.

Во сне и наяву, едва глаза прикрою,Пульсируют, звучат два сердца, два птенца.Со мной ты танцевал над солнечной страною —И все-таки, увы, не разглядел лица…Слепил полярный день истомою полночной,Сверкая, таял снег, и музыка лилась.Во сне и наяву мы танцевали молча,Сначала в первый раз, потом в последний раз…

Покуда два птенца, крича, рвались друг к другу,Мы, нежно обнявшись, кружились над землей,Со мной ты танцевал под солнечную вьюгу,Во сне и наяву она была со мной.Покуда длился танец, покуда мы молчали,Покуда длился день, и ночь, и явь, и сон,Два выросших птенца с окрепшими крыламиРванулись в вышину, под синий небосклон…[43]

– Спасибо, – я пожал его локоть.

Впереди, на опушке леса, тяжело и мощно взревел рог.

Мы не бежали в атаку. Это было не нужно. Дело в том, что у урса просто не было выхода: бежать (только в сторону Марицы) или драться. В первом случае они попадали в овраг. Во втором – все равно будут наши, так зачем спешить?

Урса выбрали второе. Их все-таки было втрое больше, чем нас, а то даже и более сильный перевес. Они явно собирались прорваться в лес и столкнулись с мгновенно сплотившимися немцами.

– Поскорей, – довольно громко окликнул я своих, выхватывая дагу левой и переходя на трусцу; хорошо, что снег тут был почти везде утоптан. Слева от меня с равнодушным лицом бежал Вадим, в левой руке покачивался отпущенный до колена кистень. Я покосился направо с внезапно вспыхнувшей иррациональной надеждой увидеть Сергея, но там бежал Олег Крыгин – шпага лежала на плече, в левой руке тоже была дага.

Ну что ж. И это неплохо.

Урса не смогли пробиться. Не успели. Мы набежали на них сзади, как вторая половинка сжимающихся тисков…

…Толла черной молнией улетела в сторону, в снег, от удара моей даги. Палаш ушел куда-то сбоку от щита, в мягкое; я перехватил дагой широкое лезвие ассегая – стоп! Получай! Пинок между ног… Ятаган скользнул по оплечью бригантины, я отрубил черную чешуйчатую руку пониже локтя, крутнулся волчком в снегу, подсекая ноги в меховых обмотках… Дага ударилась в твердую кожу щита, из-под которого коротко высунулся ассегай – мне в пах! Я изогнулся, уходя от укола, пригнулся – над головой пронзительно свистнул ятаган. Ударив в щит спиной, я над плечом выбросил назад дагу – попал! Перескочил через тело, наступив на щит, и увидел впереди еще одно знакомое лицо, даже имя вспомнил – Ханзен, боксер, спарринг-партнер Сергея!

Все, кажется… Ханзен, отдуваясь, вытирал кровь с палаша и улыбался. Я подошел к нему, и мы пожали друг другу руки…

…До оврага не добежал никто из урса. Их трупы лежали кучно на месте схватки и отдельными пятнами – километра на полтора в сторону Марицы.

Меня это мало интересовало. Убитых в моем отряде не было, но Боже ранили ятаганом в левое плечо, а Вадиму рассекли левое бедро ассегаем, и он несусветно ругался, сидя на окровавленном снегу, пока Ирка бинтовала ему рану, что-то добродушно и спокойно приговаривая. У Андерса тоже были раненые, а сам он подошел ко мне.

– Помнишь, как мы фехтовали? – весело спросил он. Лицо немца с нашей последней встречи изменилось – на подбородке, там, куда я когда-то попал ему во время поединка концом палаша, белел широкий шрам, явно от толлы.

– Помню, – подтвердил я, и мы, поддавшись внезапному порыву, обнялись. – Спасибо за помощь!

– Брось, пустое, – отмахнулся он. – Как бы это я шел мимо и не помог – даже незнакомому, а уж тебе…

– Будет нужда, окажусь под рукой – любая помощь в любое время года и суток, – пообещал я…

…В лагере урса мы нашли останки наших убитых – еще не доели, сволочи. К их несчастью, среди урса оставались живые – с десяток, – и мы честно поделили их с немцами.

– Оставьте мне там одного, – попросил я, направляясь к Танюшке, которая только-только закончила разговаривать с немецкими девчонками – они тоже не участвовали в бою. Танюшка выглядела мрачной. – Что случилось? – Я приобнял девчонку и, зубами сдернув крагу, глухо зарычал, делая вид, что треплю ее.

– Не дурачься, – попросила Танюшка печально. – Знаешь, Марьяту убили.

– Марьяту? – переспросил я.

– Ту венгерку, с которой я выступала тогда… В сентябре, в Югославии. Жалко…

– Иди, Тань… – Я подтолкнул ее в спину. – Я скоро приду, иди…

– Олег, Олег, подъем!

Господи.

– Олег, подъем!!!

Да когда же это кончится?!

– Вставай, Олег!!!

Трубы Судного дня.

– Да вставай же, урод!!!

Это уже лишнее… Не открывая глаз, я сообщил:

– Басс, я не просто не выспался. Я страшно не выспался. Если я открою глаза, я тебя убью. Подумай, прежде чем продолжать меня будить.

Вместо сколько-нибудь логичного ответа мне в разрез спальника запихали комок снега.

Я не дрогнул. Я даже глаз не открыл, хотя снег немедленно подтаял и противно скользнул куда-то под бок, где продолжал расплываться холодными струйками. Вместо воплей и ругательств я вздохнул и сказал:

– Если ты побежишь достаточно быстро – то проживешь еще около часа.

– Олег, – это был голос Таньки, – на берег выбросило корабль.

Странно, но я узнал корабль сразу. Дело в том, что дома у меня лежал (да, собственно, и лежит) набор открыток «История корабля», и там был точно такой. Когг, вспомнил я название. Мачту, скорее всего, снесло, корабль лежал на боку, но вроде бы был цел – в смысле, без проломов и трещин, даже бушприт не обломлен и площадка на корме не повреждена. Палуба – а ее тоже было хорошо видно – застыла подтеками льда, но и на ней не замечалось следов катастрофы. Когг имел длину метров двадцать. Не из самых больших.