Антология ивритской литературы. Еврейская литература XIX-XX веков в русских переводах - Натан Альтерман

Был бы здесь кто-либо, кто среагировал на «сигарету» иначе, все бы и завершилось иначе, более по-солдатски. Но в это время два командира отделения и один замвзводного вышли из штаба и забрали с собой пленного; они вели его, а он вслепую опирался о локоть сопровождавшего его командира отделения, который, чтобы помочь делу, сам подставил свой локоть для поддержки пленного. И даже объяснял ему что-то, чтобы облегчить ходьбу вслепую. Был тот редкий миг, когда оба вместе стараются благополучно пройти по дну, помогают один другому, чувствуют себя спаянными до такой степени, что странный этот пленник посмел прохрипеть то же, что и раньше: «Сигарету можно?» Это все испортило. Командир отделения оттолкнул его тем же локтем, что прежде служил пленному опорой, отряхнулся и сердито поднял брови, ощутив себя оскорбленным: «Видели такое!» От ярости он потерял равновесие, споткнулся о ступеньку, чуть было не стукнулся носом о пол, и его вынесло в комнату, прямо на стул. Он отшвырнул его и застыл у стола, беспомощный, неуклюжий, потрясенный силой собственной необузданности и тем, что его ожидает. И опустил руки — будь что будет.

За столом восседало в торжественном ожидании пленного по-официальному строгое крупное начальство. Внезапное «явление» мелкого чина перед командным составом спутало все карты: все, к чему они внутренне приготовились, и все, что ощущалось в атмосфере комнаты, и в часовом у двери, и в обоих командирах отделения, и в замвзводного, надо было реорганизовать, а это чрезвычайно сложно в состоянии злости и смятения.

Сидящий посредине был высок, мускулист, с острыми чертами лица и волосами торчком. По левую сторону от него находился взводный собственной персоной: оказывается, он был лыс, с белыми волосиками у висков и редкими темными пучками на лбу; со смятой сигаретой во рту, он сидел, расслабясь и потея, — герой дня в апогее своих деяний. Чуть подальше, у стены, с демонстративной отчужденностью сидел паренек, как бы подглядывающий за происходящим сквозь опущенные ресницы, будто знал какую-то правду и потому выжидал момента, когда эта правда в конце концов выйдет наружу.

Высокий начал дознание стремительно, с целью не дать пленному очухаться и понять, о чем его спрашивают. Паренек у стены скорчил гримасу, словно говоря: «Я заранее знал, что так все и произойдет».

— Имя? — процедил высокий.

— Кто? Я? — испугался пленный, неуверенно протянул руку к платку на глазах и замер на полпути, словно обжегшись.

— Имя? — снова повторил высокий, придавая голосу четкость и значительность.

— Хасан, — прохрипел пленный и усердно закачал головой в непривычной для него темноте.

— Хасан что?

— Хасан Ахмед, — торопливо ответил пленный и тряхнул головой для большей убедительности.

— Возраст?

— Яани[224] так, так… — пленный повел плечами, потер ладонь, показывая этим свою готовность к следующим вопросам.

— Возраст?

— Так… Не знаю, йа-сиди[225], — прошмякал отвисшими губами и подхихикнул, — двадцать, а может, и тридцать. — Пленный с удовольствием вносил свой вклад в совместное предприятие.

— Ну, что у вас в селе? — продолжал высокий с подчеркнутым спокойствием, предвещавшим, конечно же, бурю. Спокойствием такой вкрадчивой хитрости, которая подбирается шажком, исподтишка и внезапно обрушивается на аорту, что в самой сердцевине груди…

— В селе работают, йа-сиди, — очертил пленный картину из жизни села, чуя то недоброе, что может из этого проистечь.

— Работают, а? Как всегда? — Следователь двинулся к пленному, и это было подобно движению паука, который напрягается в предвкушении жертвы.

— …йа-сиди. — Муха постепенно запутывалась в паутине. И так было ясно, что сейчас он солжет. Нет сомнения, что солжет. Он просто должен солгать, и тут мы его поймаем за язык, подлого пса, тут мы ему покажем. И как было ясно, что «так» из него ничего не выдавишь и он ничего не скажет, точно так же было ясно, что на этот раз он не введет нас в заблуждение, не нас, во всяком случае, что-то да скажет!

— И кто у вас в селе? — Ястреб сложил крылья перед тем, как камнем пасть на жертву.

— А-а? — не понял пленный и облизал губы с простодушием животного.

— Евреи? Англичане? Французы? — углублялся в дознание следователь, как учитель, готовящий ловушку ученику: ах, поймать, поймать!

— Не-е, йа-сиди, нет евреев, только арабы, — ответил он серьезно, нисколько не уклоняясь, и как бы для отвлечения внимания указал рукой на повязку на глазах, полагая, что опасность миновала. Следователь же обвел взглядом всех находящихся в комнате: видали? Вот оно, начинается. Так оно, если умеют выуживать.

— Ты женат? — начал он снова. — Дети есть? А где твой отец? Сколько братьев? Откуда берут воду для питья в селе? — так плел тонкую сеть следователь, и так трудился допрашиваемый, стараясь изо всех сил быть полезным, двигал руками, преувеличенно жестикулировал, крутил головой; с трудом ворочая языком, он цеплялся за мелкие детали, которые злили следователей, а его самого приводили в смятение. История с двумя дочерьми и то, что случилось с сыном, который заболел не без вины сестер и помер, — и при этом рассказчик разводил руками, яростно чесал себе спину, показал всем фигу, заикался от волнения и усилия отыскать нужное слово и всем этим вызвал к себе полное отвращение.

Возникла пауза. Часовой у входа переступал с ноги на ногу.

По выражению лица парня у стены и по тому, как поднялся из-за стола наш лысый взводный, стало ясно, что все не так, что пленному нечего больше сказать, и ничего не