1937 год: Элита Красной Армии на Голгофе - Николай Черушев

Несмотря на то, что к 1938 году Ворошилов уже более десяти лет возглавлял вооруженные силы страны и руководством партии считался видным военным деятелем, знавшим как теорию, так и практику военного дела (к тому времени вышли из печати три издания его книги «Оборона СССР»), он, к великому сожалению, в нуждах обороны многого не понимал. Известно, например, что весной 1937 года на одном из заседаний Военного совета при наркоме обороны начальник Генерального штаба А.И. Егоров поднял вопрос о слабой оборудованности Западного театра военных действий. Для того, чтобы хотя бы частично устранить этот недостаток, он предложил на случай колебания линии фронта в будущей войне подготовить командный пункт для штаба Западного фронта в Могилеве. Ворошилов с грубостью набросился на Егорова, обвинив его в пораженчестве и в попытках извратить доктрину «воевать только на чужой территории».

Чтобы избежать очередных разносов и обвинений в пораженчестве, руководство Генерального штаба (маршал Егоров, его заместители комкоры В.Н. Левичев и С.А. Меженинов) пытались проводить некоторые мероприятия оборонного характера втайне от наркома. Например, комкор Меженинов, обсуждая с соответствующими руководителями возможные варианты эвакуации военно-учебных заведений на восток в случае неудачного хода военных действий, крайне опасался, как бы об этом не узнал нарком. Но тому, конечно же, обо всем донесли и Меженинов в глазах Ворошилова стал очередным «пораженцам» со всеми вытекающими отсюда последствиями[552].

Сейчас уже можно с полной уверенностью утверждать, что Ворошилов был полностью осведомлен о готовящихся арестах лиц высшего командно-начальствующего состава Красной Армии. Более того, телеграммами за его подписью или звонками от его имени намеченные к аресту военачальники вызывались в Москву якобы на «заседание» или «совещание», а в пути или по приезду в столицу они препровождались на Лубянку. Таким образом, Ворошилова необходимо по праву считать прямым пособником НКВД при исполнении злодейского замысла – уничтожения костяка Красной Армии, ее основы – руководящего командно-начальствующего состава.

О том, как арестовывали военачальников Красной Армии, скажем еще несколько слов. Уже отмечалось, что в НКВД продумывали буквально все до деталей, постоянно совершенствуя на основе накопленного опыта механизм работы репрессивного аппарата. Важным этапом в единой цепи действий органов НКВД являлось проведение ареста намеченного во «враги народа» того или иного военачальника. Особенно тех, кто имел в подчинении не только войсковые части и соединения, но и органы управления со средствами связи. К таковым в первую очередь относились командующие войсками военных округов, их заместители. Этих лиц, как правило, накануне ареста старались оторвать от штаба округа, вызвав в Москву якобы на служебное совещание или на беседу к наркому обороны на предмет нового назначения (пример И.Э. Якира, И.Н. Дубового, Я.П. Гайлита, М.К. Левандовского, С.А. Туровского, М.В. Сангурского). Или же, «заботясь о здоровье», отправляли на отдых в санаторий, нередко вместе с семьей (В.К. Блюхер, Е.И. Ковтюх, А.Я. Лапин), где и подвергали аресту.

О подробностях ареста Якира спустя четверть века поведал его сын, а тому, в свою очередь, рассказал об этом порученец командарма В.А. Захарченко. Салон-вагон, в котором Якир ехал в Москву, был отцеплен от поезда в Брянске. В купе, где он отдыхал, вошли несколько сотрудников местного управления НКВД, а также прибывшие представители центрального аппарата ГУГБ НКВД. Один из них профессиональным движением вынул из-под подушки спящего Якира его пистолет. Проснувшемуся командарму предъявили ордер на арест, приказали одеть штатский костюм и вывели к стоявшему наготове автомобилю. Вскоре несколько машин уже мчались в направлении столицы.

Во время всей этой процедуры Якир, по свидетельству В.А. Захарченко, задал только один вопрос:

– А где решение Центрального Комитета партии?

– Приедете в Москву, – ответил старший, – там все решения и санкции покажут. (Якир с 1934 года, с ХVII съезда, являлся членом ЦК ВКП(б). – Н.Ч.)[553].

В дороге на пути в Москву были схвачены командующий Приморской группой войск командарм 2-го ранга М.К. Левандовский, заместитель маршала Блюхера по ОКДВА комкор М.В. Сангурский и некоторые другие крупные военачальники Красной Армии.

Интересные подробности о людях и событиях второй половины 30 х годов содержатся в воспоминаниях адмирала Н.Г. Кузнецова. В их числе наблюдения за поведением Ворошилова, его отношением к кадрам армии и флота в период разгула репрессий. В частности, к тем из них, кто был осужден и отбывал свой срок в исправительно-трудовых лагерях НКВД. На примере с корпусным комиссаром Я.В. Волковым, бывшим членом Военного совета Тихоокеанского флота, Кузнецов весьма убедительно показал, как нарком обороны всячески открещивался от своих бывших подчиненных, многие годы работавших вместе с ним. Фактически такое поведение равнозначно предательству. Яков Волков был арестован во Владивостоке в июле 1938 года и в мае 1941 года осужден на десять лет ИТЛ с последующим лишением на пять лет политических прав.

«…С упомянутым Я.В. Волковым связано еще одно воспоминание, которое говорит о том, как мало мы оказывали сопротивления творившимся безобразиям… В 1939 году (а может быть, в 1940 м), когда я уже был наркомом, я получил бумажку из НКВД, в которой говорилось, что арестованный Волков ссылается на меня, как хорошо знавшего его по Дальнему Востоку. Спрашивалось мое мнение. Происходило это уже тогда, когда многие были выпущены и когда массовые «ошибки» нельзя было отрицать, но машина еще вертелась в том же направлении. Подумав и не опасаясь за свою судьбу, я тут же написал ответ, в котором указал, что за время совместной работы с Я.В. Волковым на Тихоокеанском флоте я о нем ничего плохого сказать не могу. Несколько позже я узнал, что такая же бумага была послана и Ворошилову. Когда через пару дней мы встретились с ним, он спросил, какой я дал ответ, и очень удивился, что я, во-первых, его дал, а во-вторых, именно такого содержания, добавив, что он на подобные запросы не отвечает.

Теперь мне ясен и исход дела. Я, молодой, без всякого политического веса нарком, не смог оказать какого-нибудь влияния на судьбу Волкова, и он был осужден. Иное дело – Ворошилов. Он своим более решающим ответом смог бы спасти человека. К тому же Волков был подчиненный в течение многих лет и знакомый ему человек, и поэтому его обязанностью было сказать свое мнение. Его положение наркома обороны, у которого были посажены сотни больших руководителей, обязывало задуматься и сказать свое мнение…[554]

Надо особо отметить, что Кузнецов предельно честен перед людьми и самим собой, а каждое его слово легко поддается проверке. Всякий раз, читая его воспоминания, не перестаешь восхищаться высокими моральными качествами и гражданским мужеством опального адмирала. Как, например, в описанном случае с отзывом на Якова Волкова. В надзорном производстве по делу последнего указанный эпизод обозначен в виде справки за подписью военного юриста Дубасова о том, что он 29 декабря 1940 года беседовал с народным комиссаром Военно-Морского Флота адмиралом Кузнецовым о подследственном Волкове.

«Адмирал Кузнецов объяснил:

1) Что с Волковым Я.В. он, будучи командующим флотом, служил на Тихоокеанском флоте 6 месяцев в 1937–1938 гг.

2) О практической вредительской деятельности Волкова сказать ничего не может…»[555]

Из содержания данной справки видно, что Кузнецов в 60 х годах, работая над своими мемуарами, нисколько не стремится приукрасить положение дел и показать себя в более выгодном свете, нежели это было на самом деле. Чем нередко грешили (и грешат) на склоне лет некоторые из заслуженных военачальников.

Слова Ворошилова о том, что он на просьбы и заявления арестованных и осужденных командиров РККА не отвечает, звучат исключительно цинично. А подобных писем в его секретариат в 1937 м и в последующие годы поступало ежедневно десятками и сотнями. Обращались к своему наркому в последней надежде получить помощь и поддержку не только подследственные и осужденные командиры, но и члены их семей, родственники и друзья. Писали из камер тюрем различных городов СССР, из лагерей обширного Архипелага ГУЛАГа, писали из ссылки и поселений. Шли письма, написанные твердым мужским, неустоявшимся детским, округлым женским почерками. Исполненные на хорошей и плохой бумаге различного формата, все они содержали одну-единственную просьбу: «Дорогой Климент Ефремович! Помогите разобраться и доказать невиновность! Спасите от произвола органов НКВД!». Люди умоляли маршала, наркома и члена Политбюро: «Вы же знаете этого человека! Вы же можете помочь ему! Одно Ваше слово в защиту и дело будет пересмотрено!».