Орда встречного ветра - Дамазио Ален

На Крафле я познала седьмую форму, теперь в моем знании девяти форм было меньше брешей, даже если о восьмой и девятой я пока имела представление весьма абстрактное и недостаточно подтвержденное опытом. Это была первая причина: мне необходимо равновесие в моем знании. Затем появилась и вторая, это были вихри Орды, витавшие вокруг нас, — не могло быть и речи, чтобы вот так их бросить. Нужно спасти их, как я спасла Каллирою, как Голгот спас своего брата, как Горст спас Карста, а Кориолис, сама о том не догадываясь, спасла Ларко. Хотя «спасти» было не совсем подходящим термином. «Приютить» более уместно, мы были беззащитны, скоро тела наши покинут этот мир и не останется никакого приюта.

Я смотрела как они разворачивают спальники, как достают с заново собранного прицепа все необходимое. Мешок с двадцатью килограммами желаний подветренников и раклеров, которые мы должны были доставить на Верхний Предел упал с повозки и раскрылся. Даже в самые тяжелые дни на Норске мы его так и не бросили. Кориолис стала собирать выгравированные таблички охапками и складывать их назад, не в силах не задержаться и не прочесть хоть одну из них. Затем она снова вернулась к костру, дерево было мокрое и дымило, сгущая и без того влажный, обволакивающий нас туман. Луг, на котором мы устроились на ночлег, изобиловал дичью и зеленел еще свежими весенними красками. Стреб разделал зая-

чью тушку, которую принес Шист. Голгот попал в куницу с первого броска и был крайне доволен собой. Пьетро с Совом чинили колеса на прицепе, а близнецы умчались в туман ловить кроликов, бережно и осторожно, не в состоянии свернуть зверушкам шею. Они нарочно притворялись неповоротливыми неумехами, позволяя зайчатам убежать. Я смотрела на них и мне было ясно по их жестам, по улыбкам которыми они мне отвечали, что они не знали и не предчувствовали ничего из того, что их ожидало.

Мне так хотелось им сказать, что еще не поздно, что нужно повернуть назад и что есть мочи броситься к низовью. Что дальше ничего не будет, что нам нечего ждать, кроме встречи с нелюдимой тенью изнанки собственной души. Я смотрела на них и понимала, что не смогу им помочь, как и они мне. Путь каждого из нас был сугубо личным, а искания наши порой необозримы даже для нас самих, и встреча каждого из нас с девятой формой будет столь же уникальной, я это знала. Я смотрела на них и мне было тяжело дышать, мне хотелось обнять их, прижать как можно крепче, чтобы никто из них не чувствовал себя одиноко, когда наступит этот миг. Но вместо этого я лишь отошла в сторону, намеренно установив дистанцию. Я слишком хорошо понимала, что ничего не смогу для них сделать. Единственное, что я могла, единственное, что было в моих силах, это создать наиболее благоприятные условия для того, чтобы могли выжить наши вихри. Единственное, что я могла, это научить Сова тому, о чем известно мне самой. Я подозвала его знаком. Он бросил Пьетро чинить колесо одного, и сразу подошел:

— Сов, я бы хотела, чтобы мы спали вместе сегодня ночью, желательно в стороне от остальных…

— Ну вот, наконец хорошие новости… Снова подумываешь обзавестись потомством? — спросил он и тут же растерялся от своей бестактности.

— Я главным образом хотела с тобой поговорить, Сов.

Он заметно помрачнел.

— А я только для разговоров гожусь?

— Конечно нет, глупенький, сам знаешь…

В общем. Если Караколь прав, и если этот «Антихрон», который он уловил в видении на Бракауэрском столбе, действительно всплывет в будущем, только Орда в полном составе сможет его остановить. Проблема в том, что за пределами Орды целостность наших вихрей не может быть гарантирована. Силы Тэ и Нэ Джеркка шли на спад. Редкие порядочные аэрудиты были слишком разрозненны по линии Беллини, чтобы действовать сообща. Никто из Совета Ордана не был заинтересован в том, чтобы сохранить наши вихри, разве что для использования их в программе по автохронам, чему как раз нужно было помешать во что бы то ни стало. Мы же рано или поздно растворимся под силой линейных ветров и энтропии, если не от насильной инхронизации. Один-единственный человек мог найти в себе способность нас спасти, сберечь в живом и активном виде самую благородную часть нас самих. И этот человек, догадывается он об этом или нет, понимает он это или нет, мог быть только он — Сов Севченко Строчнис. Вот так вот.

) Я обожал, когда она предлагала уединиться на ночь вдали от остальных. Случалось это нечасто, но когда Ороси звала меня к себе, я был беспредельно счастлив и каждый раз радовался своей удаче, упивался этим редким мигом, потому что следующего придется ждать, быть может, целый месяц, и вот она вдруг распахивала дверь своего тела так легко и широко, и казалось немыслимым, что она так долго думала сделать это снова, и я просыпался утром наполненный, целый, словно тепло ее кожи было моим продолжением, и я надеялся, что это продлится еще хоть

немного, и наслаждался, считая секунды, прижавшись к ней со спины, рука моя покоилась под ее головкой, нос зарывался в ее волосы, и я знал, что она вот-вот проснется, как только Голгот рявкнет: «Подъем, голубчики!». Тогда она быстро отодвинется, не оборачиваясь соскользнет, как по невидимым перилам вдоль моей руки, не прикоснувшись, и тут же выпрямится, поднявшись, оборвав связующий нас поток, выпутавшись из клубка моих объятий, полная решимости отдаться своим аэрологическим интерполяциям. Как только она оказывалась на ногах, более ни один квадратный сантиметр ее кожи не был доступен ни для чего другого, кроме гипертрофированного восприятия ветра, в котором, помимо разума, так же была задействована вся ее вибрационная, термическая, тактильная, слуховая, зрительная и обонятельная способность чувствовать, исключавшая какое-либо желание или влечение. Я думаю, ей нравилось заниматься любовью и проводить со мной время больше, чем она это показывала, но аэромастерство, достигшее такого уровня не могло мириться, или во всяком случае недолго, с тем, что она отвлекалась от вибрационной и мелодической сети, которую ей необходимо было беспрерывно испытывать во всех трех измерениях высоты, глубины и толщины, чтобы по ним определять ход волн, и дабы не оскудело и не пришло в упадок ее искусство аэромастера, она не могла себе позволить жить плотской любовью, которая, глядя на полноту ее чувственности, была бы для нее волнующей и сладострастной. Она это знала, считалась с этим и шла вперед.

Через двести семьдесят дней после Крафлы, сбившись с курса на этом огромном травянистом плато, через двести семьдесят дней после того, как не стало Арваля и Караколя, Ларко и Эрга, на неизвестной нам высоте, потому что с нами больше не было Тальвега, который мог хотя бы

примерно сказать, где мы, так далеко от Аберлааса, что счет можно было вести лишь в единицах пройденных лет, Ороси Меликерт пригласила меня присесть вдали от всех, посреди прерии. Мы устроились у дымящего костра, поодаль от шести других ордийцев. Их бивуак, тонувший в плотном вечернем тумане, не мерцал сегодня вдалеке. Она заговорила. Я, сам того не замечая, стал вглядываться в ее живое красивое лицо, и подметил, что щеки у нее слегка округлились. И вдруг я понял: она беременна! Беременна, вот в чем дело! Я чуть не бросился ее обнять, как она вдруг заговорила о своей роли аэромастера, о передаче тайных знаний, да с такой серьезностью и сосредоточенностью в выборе слов, что я позабыл о своем предположении и стал слушать.

— Сов, я решила тебя посвятить в аэромастера. Готов ли ты стать моим учеником?