Седьмая вода - Галина Валентиновна Чередий

плохо, просто катастрофично. Я могла бы врать себе, что переживаю только за маму, которая однозначно плохо восприняла бы факт нашего будущего разрыва. За то, как буду выглядеть в глазах ее и дяди Максима, когда перейду в разряд многочисленных «бывших» Арсения. Но если честно, как бы я не цеплялась именно за эти доводы, гораздо значимей казалось другое. Ядовитые слова Люси, которые я, вроде бы, отмела, на самом деле пустили корни. Что, если после того, как наша связь окажется достоянием гласности, Арсений уже не сможет оставить меня с той же легкостью, как и других, просто опасаясь, что это внесет разлад в семью? И что тогда? Он станет притворяться, что все нормально, а я будто верю в это? Постоянство это не для него. И что будет со мной, если я однажды, и правда, уловлю от него чужой запах? Ладно, если совсем уж на чистоту, меня пугало, что в случае, если наша связь станет открытой, то и у меня не останется никаких путей для отступления. Это трусость с моей стороны? Ну и пусть, кто сказал, что нужно быть безрассудно отважной, когда на кону твое сердце? Поэтому да, я хотела близости с Арсением, но позволять этому выходить на свет нельзя. Эгоистично желать хранить свои интимные секреты подальше от всех и, тем более, от близких, которым они могут принести боль? Однозначно. И мне казалось, что Арсений как никто поймет и поддержит это мое желание, ведь в его же интересах оставаться официально свободным и открытым. Черта с два это оказалось так! Он взбесился, я это видела по искаженному выражению его лица и яростному блеску глаз. Неожиданно передо мной оказался не тот Арсений Кринников, которого я знала. Потому что тот Арсений совершенно не мог быть тем, кто хотел бы постоянства. Он сказал «Навсегда»! И это напугало меня до невозможности. Не потому, что я этого «навсегда» не хотела, а потому что у меня в душе это слово отозвалось такой сокровенной жаждой и тоской, какой я в себе и не подозревала. Это его «навсегда» рвало мне душу, без всякой жалости прокладывая себе дорогу в самые ее глубины, продиралось к тому месту, где я старательно прятала надежду. Но туда было нельзя, ни за что на свете! Иначе у меня больше не осталось бы ни единого защищенного от Арсения уголка. Как бы внутри все не мечтало стать созвучным этому призраку предлагаемой вечности счастья, я знала, что это неправда. Морок, который испарится, и я обнаружу себя уже летящей со скалы на острые камни. Может, он и не лжет мне, и ему искренне кажется, что он хочет меня на столь долгий срок, но это я буду той, кто обманет себя, если поверю в это.

Лучше уж вот так сейчас просто оборвать все, пока у меня еще есть способность держаться на плаву, а не когда я по глупости ступлю на эту зыбкую поверхность его сиюминутных чувств, а потом окажется, что все это мираж, а под ногами трясина. И вообще, разве, приезжая домой, я планировала оставаться? Нет! О чем тогда вообще речь?

Я поднялась и пошла по лестнице в свою комнату, решив, что все повернулось, может, и не слишком красиво, но, наверное, это был минимальный ущерб из возможных, зайди все между нами дальше. Беру полную ответственность на себя за все, что было. Как и за то, чего не будет. Скорее всего, еще до отъезда я увижу Арсения с другой женщиной и тогда пойму, насколько была права. А пока… пока мне по-настоящему больно, и это чертовски несправедливо! Разве должны караться болью правильные решения?

На следующее утро Арсений не появился, вечером тоже. Он не звонил мне больше и не писал СМС. Дядя Максим проводил с мамой каждую минуту и уезжать в офис явно не собирался, а я неожиданно стала себя чувствовать неловко в его присутствии. А что, если охранники рассказали ему, что слышали нас с Арсением той ночью? Конечно, существовала вероятность, что там отличная звукоизоляция, или что никто там не занимается передачей сплетен, но все же… Мои щеки начинали пылать при мысли о том, что Арсений едва не отправился тогда на поиски презерватива, и в тот момент меня это не только не особо беспокоило, но показалось отчасти забавным. Почему, пока он рядом, я будто одурманена и никакие «завтра» или «потом» меня не волнуют и важно только одно — чтобы он был как можно ближе? И тогда, когда я вела себя, как идиотка, ни секунды не задумывающаяся о последствиях, мне было так безумно хорошо, как никогда жизни ни до, ни после, а сейчас, поступая правильно и обдуманно, я просто умираю под невыносимой тяжестью.

Я готовила, иногда убирала, когда дядя Максим оставлял мне такую возможность, гуляла по пляжу, стараясь не забредать в сторону кайтерской кофейни, и думала, думала. Отмахивалась от непонятного чувства вины и горечи раскаяния, но они липли ко мне снова и снова, и чем дальше, тем сильнее. В чем мне раскаиваться? Разве мои доводы не были логичны? Разве поступать разумно это плохо? Разве нежелание причинять ущерб чувствам близких должно ощущаться каким-то насилием над собой? И так заново, и по кругу, и днем, и бессонными ночами.

Маме с каждым днем было все лучше, и если ей и нужна была помощь, то совсем справлялся дядя Максим, и я признавала его право сейчас компенсировать те дни, что они с ней провели в разлуке. Работу я закончила на третий день после приезда. Кирилл уехал на съемки в какой-то богом забытый угол мира, где не было толком связи. Арсений… он словно испарился. Нет, я, конечно, постоянно слышала, как мама или дядя Максим говорят с ним, шутят и делятся новостями, вот только я для него будто перестала существовать. Но с другой стороны, чего я хотела? Разве это не подтверждало на все сто мою теорию о его непостоянстве? Я что, думала, что после того как я оскорбила его гордость, отказавшись поверить в его способность измениться, будет звонить и приезжать как ни в чем не бывало? Будет бегать за мной, упрашивая изменить свое о нем мнение? Нет, только не Арсений Кринников с его принципом: не выгорело с одной — всегда есть десять других! Че-е-ерт, ну почему мне так стыдно за эти мысли о нем? Мне! Будто я нарочно ращу нечто гадкое на уже чистой почве. Мысль