Последний защитник Камелота (сборник) - Роджер Желязны

Яма не сводил с Тараки взгляда.

— Как ты ухитряешься крутиться? — спросил он в ответ.

— Я — величайший из ракшасов. На меня уже падал твой смертельный взгляд.

— А я — величайший из богов. Я выстоял в Адовом Колодезе против всей вашей орды.

— Ты лакей Тримурти.

— Ошибаешься. Я явился сюда, чтобы сражаться здесь с Небесами во имя акселеризма. Велика моя ненависть, и принес я с собой оружие, чтобы поднять его против Тримурти.

— Тогда придется мне, похоже, отложить до лучших времен удовольствие от продолжения нашей схватки…

— Что представляется весьма благоразумным.

— И ты, без сомнения, хочешь, чтобы тебя проводили к нашему вождю?

— Я и сам могу найти дорогу.

— Тогда — до следующей встречи, Владыка Яма…

— До свидания, ракшас.

И Тарака, пылающей стрелой вонзившись в небо, исчез из виду.

Одни говорят, что распутал Яма загадку, пока стоял в огромной клетке среди темноты и птичьего помета. Другие утверждают, что повторил он рассуждения Куберы чуть позже и проверил их с помощью лент, хранящихся в Безбрежных Чертогах Смерти. Как бы там ни было, вступив внутрь палатки, разбитой на равнине неподалеку от полноводной Ведры, обратился он к находившемуся там человеку по имени Сэм. Положив руку на свой клинок, встретил тот его взгляд.

— Смерть, ты опережаешь битву, — сказал он.

— Кое-что изменилось, — ответил Яма.

— Что же?

— Моя позиция. Я пришел сюда, чтобы выступить против воли Небес.

— Каким образом?

— Сталью. Огнем. Кровью.

— В чем причина этой перемены?

— На Небесах в закон вошли разводы. И предательства. Посрамление. Леди зашла слишком далеко, и теперь я знаю причину, Князь Калкин. Я ни принимаю ваш акселеризм, ни отвергаю его. Для меня важно лишь, что он представляет ту силу, которая способна сопротивляться Небесам. Как к таковой я и присоединяюсь к вам, если ты примешь мой клинок.

— Я принимаю твой клинок, Господин Яма.

— И я подниму его против любого из небесного воинства — кроме только самого Брахмы, с которым от встречи уклонюсь.

— Хорошо.

— Тогда дозволь мне стать твоим колесничим.

— Я не против, но у меня нет боевой колесницы.

— Одну, весьма необычную, я захватил с собой. Разрабатывал я ее очень долго, и она все еще не завершена. Но хватит и этого. Нужно собрать ее сегодня же ночью, ибо завтра с рассветом разгорится битва.

— Я предчувствую это. Ракшасы к тому же предупредили, что неподалеку передвигаются войска.

— Да, пролетая над ними, я это заметил. Главное направление удара — с северо-востока, со стороны равнины. Позже вступят и боги. Ну а отдельные отряды будут, без сомнения, нападать и с других направлений, в том числе и с реки.

— Реку мы контролируем. Зной Далиссы дожидается на дне. Когда придет ее час, она сможет поднять могучие волны, вскипятить их и залить ими берега.

— Я думал, что Зной стерт с лица земли!

— Кроме нее. Она последняя.

— Как я понимаю, с нами будут и ракшасы?

— Да, и не только…

— А кто еще?

— Я принял помощь — полчище, отряд безмозглых тварей — от Властелина Ниррити.

Глаза Ямы сузились, ноздри раздулись.

— Это нехорошо. Рано или поздно, но его все равно надо будет уничтожить, и не стоило залезать к нему в долги.

— Знаю, Яма, но положение у меня отчаянное. Они прибывают сегодня ночью…

— Если мы победим, Сиддхартха, низвергнем Небесный Град, подорвем старую религию, освободим человека для индустриального прогресса — все равно останутся у нас противники. И тогда уже надо будет бороться и низвергать Ниррити, веками дожидавшегося, пока боги уйдут со сцены. А если нет, так опять все то же самое — а Боги Града обладали, по крайней мере, некоторой толикой такта в своих неправедных деяниях.

— Думаю, он пришел бы к нам на помощь в любом случае, просили бы мы его об этом или нет.

— Да, но позвав его — или приняв его предложение, — ты теперь ему кое-чем обязан.

— Я начну разбираться с этим, когда на то будет нужда.

— Ну да, это политика. Но мне это не по нраву.

Сэм налил темного и сладкого вина Дезирата.

— Думаю, что Кубера будет рад тебя увидеть, — сказал он, поднося Яме кубок.

— А чем он занят? — спросил тот, принимая сосуд, и тут же его залпом осушил.

— Обучает войска и ведет курс лекций по двигателям внутреннего сгорания для всех местных ученых, — ответил Сэм. — Даже если мы проиграем, кто-то может уцелеть и всплыть где-то еще.

— Если это действительно будет когда-то использовано, им следовало бы знать не только устройство двигателей…

— Он уже охрип, он говорит целыми днями, а писцы трудятся, записывая все, что он сказал, — по геологии, горному делу, металлургии, нефтехимии…

— Будь у нас больше времени, я бы помог в этом. Ну а сейчас, даже если уцелеет всего процентов десять, этого может быть достаточно. Не завтра или послезавтра, но…

Сэм допил свое вино и вновь наполнил кубки.

— За день грядущий, колесничий!

— За кровь, Бич, за кровь и за погибель!

— Кровь может быть и нашей, Бог Смерти. Но коли мы прихватим за собой достаточно врагов…

— Я не могу умереть, Сиддхартха, кроме как по собственному выбору.

— Как это может быть, Господин Яма?

— Пусть у Смерти останутся свои маленькие секреты. Да я могу и отказаться от права выбора в этой битве.

— Как пожелаешь, Господин.

— За твое здоровье и долгую жизнь.

— За твои.

Рассвет в день битвы выдался розовым, как свежеотшлепанное девичье бедро.

С реки тянулся легкий туман. На востоке золотом горел Мост Богов, погружаясь другим своим, темнеющим концом в отступающую ночную мглу, словно пылающим экватором делил пополам небеса.

На равнине у Ведры ждали своего часа воины Дезирата. Пять тысяч человек, вооруженных мечами и луками, пиками и пращами, дожидались битвы. Стояла в первых рядах и тысяча зомби, ведомых живыми сержантами Черного, которые управляли всеми их движениями посредством барабанного боя; легкий утренний ветерок перебирал шарфы черного шелка, которые, словно змейки дыма, вились над их шлемами.

Сзади расположились пятьсот копейщиков. В воздухе серебряными вихрями висели ракшасы.

Временами откуда-то из еще не рассеявшихся сгустков тени доносился рык какого-то дикого обитателя джунглей. Огненные элементали рдели на концах веток, на наконечниках копий, на флагштоках и вымпелах.

Ни одно облачко не омрачало небесную лазурь. Трава еще сохранила утреннюю влагу и сверкала россыпью росинок. В рассветной прохладе почва хранила ночную мягкость и готова была оставить на себе отпечатки попирающих ее ног. Под небесами глаза переполняли серые, зеленые, желтые тона; Ведра вскипала меж берегов водоворотами, собирая листья с обступивших ее гурьбой деревьев. Говорят, что повторяет вкратце каждый день историю всего мира, медленно проступает из темноты и хлада, пробуждаемый чуть брезжущим светом и нарождающимся теплом, расцветает утро — и щурится уже пробудившееся сознание сквозь сумятицу алогичных мыслей и ералаш не связанных друг с другом эмоций, к полудню все дружно устремляется к строгости порядка, чтобы потом медленно, горестно течь под уклон, сквозь скорбный упадок сумерек, мистические видения вечернего полумрака, — к энтропийному концу, каковым снова оказывается ночь.