Памятное. Новые горизонты. Книга 1 - Андрей Громыко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ведь хорошо известно, что Жуков мог появиться в самых неожиданных местах. Маршал подтвердил:
– Да, такой вопрос мне не раз задавали, в том числе и члены моей семьи. Разумеется, говорили об этом уже после войны, – а потом так же спокойно, как и до этого, сказал о собственном наблюдении: – Прежде всего должен отметить, что нет человека, который не опасался бы пули, особенно когда происходит сражение. Но ведь командир, особенно это относится к высшему командному составу, так поглощен ходом сражения, что вопроса о личной безопасности для него, как правило, не существует.
В его словах я не видел ни позы, ни рисовки. Он говорил, и я в этом убежден, откровенно, чистосердечно, искренне.
– И я, – заявил он далее, – вовсе не хочу себя выделять особо. Моим адъютантам часто от меня попадало за соответствующие напоминания.
Тут он сослался на то, как погиб Черняховский. Командующего 3-м Белорусским фронтом Ивана Даниловича Черняховского убило в Восточной Пруссии, неподалеку от городка Мельзан, осколком шального снаряда, разорвавшегося сзади машины, в которой ехал генерал армии. Обстановка на участке фронта возле окруженного Кенигсберга, где все это произошло, в тот зимний день последнего года войны была вроде бы и не напряженной.
– Случай? – спросил Жуков. – Да, случай, и от него никуда не уйдешь.
То, что говорил маршал, вполне согласовывалось с тем представлением о нем, которое сложилось у меня и ранее.
Беседы с Георгием Константиновичем во время поездок в Румынию и Венгрию дали мне возможность гораздо лучше узнать его.
Ему, выдающемуся полководцу, по праву принадлежит первое место среди советских военачальников времен Второй мировой войны. Он из тех, кто непосредственно руководил войсками в боях с коварным и жестоким врагом. Сами события поставили его на это первое место.
Поэтому я не собираюсь оценивать его полководческий талант. Речь пойдет о его политическом мышлении, относящемся к ведению войны и к ее победному завершению.
Обратил я внимание на то, что Жуков более охотно высказывал свои мысли о том периоде, который последовал за победой под Сталинградом. Его можно было понять. Яркий полководческий талант маршала, умение вести от победы к победе миллионные армии воинов со всей силой проявились особенно тогда.
Обращало внимание и то, что он совершенно не упоминал о роли Хрущева в каких-либо военных операциях или в их подготовке. Это, конечно, не было случайным. К тому же следует иметь в виду, что сам Хрущев довольно часто любил вспоминать свои поездки на фронт и контакты с некоторыми военными.
В нашей литературе последнего времени стали появляться сообщения о том, будто Жуков признавал, что вина за неподготовленность советских вооруженных сил к тому, чтобы встретить во всеоружии армии фашистского агрессора, лежит и на советских военных руководителях. Такой мысли в рассуждениях Жукова я не улавливал. Но зато помню, как он четко, по-военному сформулировал свое отношение к довоенному строительству вооруженных сил и укреплению обороноспособности страны:
– До войны решения о довооружении армии принимались с большим опозданием, и это – главное.
Другими словами, он считал, что вина за это падает в первую очередь на политическое руководство, и допускал, что решения на высшем уровне отрицательно сказывались на военной стороне дела.
С горечью прославленный воин говорил о том огромном вреде, который накануне войны нанесла стране расправа Сталина с высшим эшелоном военных командиров.
– Конечно, я считаю их всех невинными жертвами, – утверждал Жуков. – Особенно чувствительной для армии и государства была потеря Тухачевского.
Между прочим, Жуков не высказывался подобным образом в присутствии прежних членов политбюро.
Иногда люди, знакомые с Жуковым, особенно журналисты, отмечая его заслуги перед страной, не упускали возможности подчеркнуть его резкость и жесткость как военного лидера. Притом давали описание его поведения во время бесед с ними. Преподносилось все так, будто он просто отличался несдержанностью. Можно допустить, что на фронте, тем более в ходе сражения, он бывал резок и, как говорят, в карман за словом не лез.
Но в обычной обстановке, даже в ходе острой дискуссии – а я наблюдал такие случаи не раз, – он никогда не терял контроля над собой. Более того, он всегда являл собой образец корректности, даже когда чувствовалось внутреннее напряжение. Ни разу я не слышал, чтобы он вспылил и наговорил резкостей.
Мне он известен как человек принципиальный. Решительно утверждаю, что ему незаслуженно приписывают стремление всячески превозносить свою роль в войне и в командовании войсками. Как известно, подобные наветы даже приводили к изменению его официального положения.
Да разве можно осуждать такого человека, как Жуков, за излишнее подчеркивание своей роли в войне, даже если бы это было? Он имеет огромные, всем известные заслуги перед Родиной. Его роль, как драгоценный алмаз, вплетена самой историей войны в венец славной победы нашего народа над германским фашизмом и сверкает в нем, пробуждая гордость у советских людей. Гордость за то, что был в славной летописи нашего государства такой четырежды Герой Советского Союза, кавалер двух высших военных орденов Победы, легендарный полководец и в то же время живой во плоти человек, сын крестьянина из-под Калуги – Георгий Жуков.
Ворошилов – известный и малоизвестный
Нельзя вспоминать некоторые события прошлого страны, не упоминая о Ворошилове. Это одна из политических фигур, которая требует комментариев, отвечающих месту, действительно занятому им в сталинском окружении. В течение ряда десятилетий его имя всячески превозносилось. Длинную цепочку составляли нанизанные друг на друга его «заслуги». При этом никто и никогда во времена Сталина и в течение многих лет после него глубоко не анализировал роль этого деятеля в истории страны и, прежде всего, в истории ее вооруженных сил. Господствовал чугунный стереотип, от которого никто не осмеливался отступить. Впрочем, если бы кто-нибудь и осмелился это сделать, то ему бы сильно не поздоровилось, а при Сталине было бы и хуже…
Ворошилов принадлежал к числу ближайшего окружения Сталина. Перед смертью вождя Ворошилов иногда оставался как бы на обочине. Но вовсе не потому, что он стал для Сталина менее надежной политической подпоркой. Просто Сталин исходил из того, что свой интеллектуальный капитал Ворошилов уже в достаточной степени израсходовал, и вождь не считал необходимым обсуждать при нем некоторые «деликатные» дела, в отношении которых маршал мог выкинуть какой-либо неприятный фортель.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});