Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

— Ладно, я пойду батюшку попрошу! — сказал наконец Шутун, завидев пришедшую опять Чжанъэр. — Пусть меня батюшка ругает.

Шутун приблизился к Симэню и, прикрывая рот, зашептал ему на ухо:

— Жена Бэнь Дичуаня наших служанок к себе на праздник зовет. Они послали меня попросить разрешения.

Чуть погодя Шутун выбежал к служанкам.

— Разрешил! — крикнул он. — Мне спасибо говорите. Наказал долго не задерживаться.

Чуньмэй не спеша направилась к себе попудриться и привести себя в порядок. Вскоре они ушли. Шутун чуть отодвинул ширму, давая им дорогу.

Завидев хозяйских служанок, жена Бэня была так обрадована, будто к ней спустились феи небесные. Хозяйка провела их к себе в комнату, где горели обтянутые узорным газом фонари. Стол был красиво сервирован. Закуски и весенние яства стояли самые разнообразные. Хозяйка, обращаясь к Чуньмэй, называла ее барышней Старшей, Инчунь — барышней Второй, Юйсяо — Третьей, а Ланьсян — Четвертой. Хозяйка и гостьи обменялись взаимными приветствиями. Была приглашена и тетушка Хань, жена магометанина Ханя. Для остальных домашних стоял поодаль особый стол.

Чуньмэй и Инчунь заняли почетные места, против них сели Юйсяо и Ланьсян, а хозяйка и тетушка Хань разместились по обеим сторонам. Чжанъэр подогревала вино и подавала закуски, но тут мы их и оставим.

Симэнь подозвал музыкантов и велел им сыграть цикл романсов — «Ветер восточный как будто крепчает, радость уже недалеко».

Подали новогодние пирожные-розочки, и у каждого в руках появились золотые или серебряные ложечки. Ароматные вкусные пирожные так и таяли во рту. Они были как нельзя кстати на праздничном столе.

Ли Мин и Ван Чжу взяли инструменты и запели заказанный Симэнем романс. Пели они выразительно, не спеша. Голоса их красиво сливались в такт с музыкой.

Равнина в дымке предрассветнойСмеётся, предвкушая праздник,И яблонею разодетой,И мотыльков круженьем дразнит,И танцами цветочной феи,И многоцветьем красоты.Весенних паводков трофеи —Благоуханные сады.

На мотив «Многия лета»:

Цветы абрикоса снежинок белей,А рядом чернеют плоды сливы-мэй,И пеной реки захлестнуло мосток.Толпятся торговцы и уличный сброд,А рядом, за белой стеной, у господКрасотки задорной звенит голосок.Несется с качелей девчоночий визг.Корзину цветов опускаю я внизИ вверх со съестным подымаю лоток.

На мотив «О, как прекрасно!»:

Весной все ладно — и хмельной цветок,И винных лавок вывески цветные.И благодарный иволги свисток,И отзвук парный будто бы впервые.В цветущих ветках вишен белобровыхЗакружит ветер мотыльков махровых.А мы вдвоем под тополем все ночи.И водоём цветами нас промочит.

На мотив «Туфелек алый узор»:

Слышу звуки рожка и свирели,Жемчугов на карнизах не счесть.Мы в пирах молодых угорели.В небе виснет прощальная песнь.Нас с тобой заливает луна.Её свет мы испили сполна.

Заключительная ария:

Среди душистых травусни.Весны цветущий нраввкуси.Пусть промелькнут в пирахвсе дни.Мы встретим жизни краходни.

Но оставим певцов, а расскажем о Дайане и Чэнь Цзинцзи.

Забрали они с собой потешные огни и хлопушки, прихватили двоих солдат и с фонарями направились к жене У Старшего за У Юэнян и остальными хозяйками.

Между тем в гостиной с гостьями пировали жены У Старшего, У Второго и У Шуньчэня. Барышня Юй услаждала их пением. Пир был в самом разгаре, когда появился Цзинцзи.

— Вас деверек примет, — сказала супруга У Старшего. — А то муж в управе. Следит, как перепись идет.

Накрыли стол, расставили яства и сладости, вино и закуски. У Второй сел за стол с Цзинцзи, а Дайань прошел к Юэнян.

— Меня батюшка за вами прислал, — сказал он. — Матушкам, говорит, лучше пораньше домой воротиться, а то народу будет много — не проберешься. Мы с зятюшкой прибыли.

Юэнян продолжала сердиться на Дайаня и не вымолвила ни слова.

— Покорми Дайаня! — наказала Лайдину хозяйка.

— Закуски и вино на столе, — отвечал Лайдин. — Пусть к нам присоединяется.

— Что за спешка! — удивилась Юэнян. — Не успел прийти и уж кормить. Пусть в передней обождет. Мы сейчас идем.

— А вы куда торопитесь? — спросила ее хозяйка. — Нас и люди осудят. В великий праздник только и посидеть у своих в гостях. Дома матушка Вторая с сестрицей остались, так что беспокоиться нечего. Домой никогда не поздно. Ведь не к чужим пришли.

У Старшая позвала барышню Юй.

— Спой что-нибудь получше матушке, — наказала она. — А то обижаться на тебя будут.

— Матушка Шестая и так на нее в обиде, — заметила Юйлоу. — К ней даже на рожденье не пришла.

Барышня Юй поспешно вышла из-за стола и отвесила Пинъэр четыре земных поклона.

— Мне нездоровилось с того самого дня, как я была на рожденьи матушки Пятой, — объясняла певица. — Вот к почтенной матушке вчера кое-как собралась. Разве не пришла бы я поздравить вас, матушка?!

— Раз матушка недовольна, спой лучшую песню, она тебя и простит, — вставила Цзиньлянь.

Пинъэр молча улыбалась.

— Ничего! Возьму лютню и спою вам, — отвечала барышня Юй.

— Сестрица Чжэн! — окликнула жена У Старшего жену У Шуньчэня. — Налей, пожалуйста, сударыням чарки. Мы еще не выпили сегодня.

Барышня Юй взяла в руки лютню и запела на мотив «Ветер над рекою»:

Час полночный. Холод свечлихорадкою колотит.Я стыжусь постылой плоти,может, в платье лучше лечь?Час предсветных петухов.Воск расплавился в лампаде,сеткой трещин пересох.Я бессонна на полатях.В час рассвета ветер, даль, —всё распалось в одночасье.Пышных локонов спиральБирюзою не венчать мне.Час пред полднем. Дорогойспит и веселится где-то.Я сижу полуодета,не завидую другой.В час полуденный брожу,вспомнив лунные забавы.Под ногтями разбужулютни сиплые октавы.Час дневной тягуч и скор.Если ты придешь обратно —Одарю тебя стократно,и забуду свой укор.В час вечерний средь шальныхчаровниц ветротекучихфейерверк утех хмельных.Дом любимому наскучил.Час предзвездный — тьма небес.Я свечу зажгу, и в страхеПо болотной черепахеПогадаю о тебе.

— Что-то так холодно сегодня стало, — проговорила Юэнян, едва певица кончила петь.

— Снег идет, — заметил стоящий рядом Лайань.

— Вы, должно быть, легко одеты, сестрица, — сказала Юйлоу. — Я ватную шубу на подкладке захватила, а то к ночи холодновато бывает.

— Раз пошел снег, надо за меховыми шубами сходить, — заметила Юэнян.

Лайань поспешил к Дайаню.

— Матушка распорядилась принести шубы, — сказал он.

Дайань позвал Циньтуна:

— Ступай принеси, а мы тут обождем.

Циньтун, не сказав ни слова, побежал домой.

Немного погодя Юэнян вспомнила про Цзиньлянь.

— Кто за шубами пошел? — спросила она Лайаня.

— Циньтун.

— И мне не сказался?! — удивилась хозяйка.

— И сказать-то не успели, а он уж бежать, — вставила Юйлоу. — У матушки Пятой шубы нет, — она обернулась к Юэнян. — Взять хотя бы у сестрицы Второй.

— Как это нет? — возразила Юэнян. — Дома чего не найдется! Возьми вон в лавке заложенную шубу, и весь разговор. А почему Дайань сам не пошел, рабское отродье? К чему других посылать?! Позови его ко мне.

Дайань предстал перед хозяйкой.

— Хорош, хорош, голубчик! — обрушилась на него Юэнян. — И давно завел посыльных, а? Других посылаешь, а я и знать не знаю. Тебя надо правителем посадить. Вот бы стал распоряжаться. Гонял бы посыльных, а сам бы сидел да посиживал. А то ведь чего доброго шапка сдвинется на голове.

— Зря вы, матушка, на меня сердитесь, — отвечал Дайань. — Если б меня посылали, я бы и пошел. Лайань никого не назвал. Надо, говорит, за шубами сходить, и все.

— Выходит, я в доме никто?! Тебе, значит, Лайань — указ, а? — не унималась Юэнян. — Избаловали вас, негодников, вот что я скажу, а вы распустились. Хозяева для вас, что изваянье Будды, — поставили в угол, и пусть коптится да пылится. Каков жертвователь, такова и обитель! Ты и у тех и у других выслуживаешься, вот и вьешься, рыбку в мутной воде ловишь. Тебе бы отовсюду урвать. Думаешь, я о твоих проделках не знаю? Зачем ты провожал Гуйцзе? Ведь хозяин тебя не посылал. Ее другие провожали, так ты узел из рук вырвал. А насчет служанки? Оставить или нет — тоже не твое дело. Зачем ты в чужие дела лезешь, а? Впрочем, как же тебе не лезть, если тебя посылают! Ты и певицу взялся провожать, чтобы тебе кое-что перепало. Вместо того чтобы самому ко мне явиться, ты других посылаешь, а почему? А чтобы я их ругала, а не тебя. Вот ты до чего ловчишь да хитришь!