Власть меча - Уилбур Смит

– Последний звонок, леди и джентльмены, – все на берег. Кто не уплывает, все на берег.

И Шаса понял, что упустил время.

«Наверно, у нее зад небесной красоты, а лицо как у черта, и она все равно не плывет», – утешал себя Шаса. Тут доктор Твентимен-Джонс принялся жать ему руку и желать успеха на Олимпиаде, и Шаса постарался забыть копну рыжих волос и сосредоточиться на обязанностях вежливого человека, но это оказалось нелегко.

Стоя на палубе, он поискал среди спускающихся по трапу или в толпе на пристани рыжую голову, но Сантэн потянула его за руку, когда внизу между кораблем и причалом появился зазор.

– Пойдем, chеri, проверим, как нас разместили в столовой.

– Да, тебя же пригласили за капитанский стол, мама, – возразил он. – Звали в…

– Конечно, но тебя и Дэвида не пригласили, – заметила она. – Пошли, Дэвид, надо узнать, где вас посадили, и поменять места, если они неудобные.

Ей что-то нужно, понял Шаса. При обычных обстоятельствах мать приняла бы места в столовой как данность, уверенная, что ее имя – единственная необходимая гарантия того, что она получит желаемое, но теперь она вдруг проявила настойчивость, и в глазах у нее было выражение, которое он хорошо знал и называл «макиавеллиевской искрой».

– Что ж, пошли, – снисходительно согласился он, и они втроем спустились по лестнице, обшитой панелями из каштана, в столовую первого класса.

У подножия лестницы небольшая группа опытных путешественников окружила старшего стюарда; пятифунтовые банкноты словно по волшебству исчезали в кармане этого вежливого джентльмена, и имена на схеме рассаживания стирались и записывались вновь.

Чуть в стороне от группы Шаса увидел высокую фигуру и сразу узнал ее. Что-то в этом человеке, выжидательный поворот головы к лестнице, сказали Шасе: он кого-то ждет, а ослепительная улыбка, когда он увидел Сантэн, ясно дали понять, кого именно.

– Милостивый Боже, мама, – воскликнул Шаса, – я не знал, что Блэйн плывет сегодня, я думал, он отправится позже, с командой…

Он замолчал. Мать чуть крепче сжала его руку, и он услышал, как у нее перехватило дыхание, когда она увидела Блэйна.

«Они заранее это подстроили, – вдруг осенило его. – Вот почему она так волновалась. – И он наконец понял. – Никогда не думаешь такого о собственной матери, но они любовники. Все эти годы, а я ничего не замечал. – Незначительные события – незначительные тогда, но сейчас вдруг наполнившиеся смыслом – обрушились на него. – Блэйн и мама! Да я просто был слеп! Кто бы мог подумать… – Его охватили противоречивые чувства. – Из всех мужчин мира я выбрал бы его… – В это мгновение он понял: Блэйн Малкомс во многом заменил ему отца, которого он никогда не знал, – но вслед за этой мыслью пришла другая, ревнивая, полная нравственного негодования. – Блэйн Малкомс, столп общества и правительства, и мама, которая всегда хмурится и укоризненно качает головой, глядя на меня, – ах проказники, у них долгие годы связь, и никто ничего не заподозрил!»

Блэйн шел им навстречу.

– Сантэн, какой сюрприз!

Мама смеялась и протягивала ему правую руку.

– Блэйн Малкомс, я понятия не имела, что вы на борту.

Шаса сухо подумал: «Какая замечательная игра! Вы долгие годы дурачили и меня, и всех вокруг. По сравнению с вами Кларк Гейбл и Ингрид Бергман – начинающие!»

И вдруг все это потеряло всякое значение. Важно было другое: когда Блэйн пошел к Сантэн, за ним двинулись две девушки.

– Сантэн, я уверен, вы помните моих дочерей. Это Тара, а это Матильда Джанин…

«Тара, – про себя пропел Шаса. – Тара – какое прекрасное имя».

Это была та самая девушка, которую он видел на палубе, и она оказалась в сто раз обворожительнее, чем он мог надеяться.

Тара. Высокая, всего на несколько дюймов ниже его шести футов, но стройная, как ива, а талия как тростинка.

Тара. Лицо мадонны, строгий овал. Кожа светлая – смесь сливок и цветочных лепестков. Черты почти слишком совершенные, но от пресной пустоты его избавляют и оживляют дымчато-каштановые волосы, сильный, широкий – отцовский – рот и свои, особые, глаза: серые как сталь, светящиеся умом и решительностью. Взгляд твердый, жизнерадостный.

Она с необходимой почтительностью поздоровалась с Сантэн, потом повернулась и прямо посмотрела на Шасу.

– Шаса, ты тоже должен помнить Тару, – сказал Блэйн. – Четыре года назад она приезжала в Вельтевреден.

Неужели та самая маленькая язва? Шаса смотрел на девушку – та, четыре года назад, бегала в короткой юбке, из-под которой торчали ободранные костлявые коленки, и смущала его своим буйным поведением и детскими проказами. Он не мог поверить, что это она, и онемел.

– Приятно снова встретить тебя, Тара, после стольких лет.

«Не забывайся, Тара Малкомс, – предупредила она себя. – Будь сдержанной и отчужденной. – Она готова была задрожать от стыда, вспоминая, как проказничала и бегала за ним, точно щенок, который просит погладить его. – Каким я была маленьким зверьком».

Но первый же взгляд на него тогда так поразил ее, что боль чувствовалась даже сейчас.

Однако она сумела проявить должное равнодушие, ответив:

– А разве мы встречались? Я, должно быть, забыла. Прошу простить. – Она протянула руку. – Что ж, приятно снова встретиться… Шаса?

– Да, Шаса, – подтвердил он и взял ее руку, как священный талисман. «Почему мы с тех пор не встречались? – спросил он себя и сразу нашел ответ. – Так было задумано. Мама и Блэйн постарались, чтобы мы не встречались: это могло осложнить их положение. Они не хотели, чтобы Тара рассказывала об этом своей матери».

Но сейчас он был слишком счастлив, чтобы сердиться.

– Вы договорились о местах за столом? – спросил он, не выпуская ее руки.

– Папа сидит за капитанским. – Тара любовно состроила отцу рожицу. – А нас оставили одних.

– Хотите, мы вчетвером будем сидеть вместе? – сразу предложил Шаса. – Пошли поговорим с мэтром.

Блэйн и Сантэн с облегчением переглянулись – все шло точно по их плану, с одним поворотом, которого они не предвидели.

Матильда Джанин покраснела, пожимая руку Дэвиду Абрахамсу. Из двух сестер она была гадким утенком, потому что унаследовала от отца не только широкий рот, но и крупный нос и оттопыренные уши, а волосы у нее были не рыжие, а имбирно-морковного цвета.

«Но у него тоже большой нос, – вызывающе подумала она, разглядывая Дэвида, и тут же ее мысли устремились по касательной: – Если Тара скажет ему, что мне всего шестнадцать, я умру».

Плавание превратилось в бурю переживаний, полное для всех радостей, и сюрпризов, и досады, и боли. На протяжении четырнадцати дней плавания до Саутгемптона Блэйн и Сантэн мало видели молодежь, встречаясь с четверкой молодых людей только за коктейлем у корабельного бассейна перед ланчем и во время обязательного танца после ужина, когда Шаса и Дэвид по очереди вертели в танце Сантэн, а Блэйн – дочерей. Потом молодые люди обменивались быстрыми взглядами, приводили сложные доводы и, оставляя Сантэн и Блэйна с их более уравновешенными удовольствиями на верхней палубе, исчезали внизу, в туристическом классе, где начиналось настоящее веселье.