История России. Московско-царский период. XVI век - Дмитрий Иванович Иловайский

пострижение усов как обычай латинский и еретический; а если при том русский человек перенимает и одежду иноверных земель, то в нем по наружности нельзя узнать православного. К подобным обычаям Стоглав относится почти с таким же негодованием, как и к явлениям действительно порочным и гнусным, например к содомскому греху, в те времена, по-видимому, довольно распространенному. Не всегда удачное и правильное усвоение византийских воззрений русской иерархией, однако, не должно уменьшать в наших глазах значение тех статей Стоглава, которые указывают на существование многих языческих суеверий, на грубость и распущенность народных нравов и крайний недостаток просвещения. Сами учители и пастыри народные в большинстве случаев имели смутное понятие о Священном Писании и главных догматах своей церкви. Наблюдательный иностранец (англичанин Флетчер) в конце XVI столетия замечает, что московские попы круглые невежды, поэтому никогда не говорят проповедей и не поучают своей паствы, да и сами епископы, которые их поставляют, знают Священное Писание не более того, сколько это нужно для отправления богослужения. По его рассказу, однажды разговаривая с каким-то монахом в Вологде, он раскрыл перед ним славянское Евангелие на первой главе от Матвея. Монах стал бегло читать. Но на вопрос, какая это часть Евангелия, и на другие подобные вопросы ответить не мог. Как же он может спастись? — спросил его иностранец. Монах ответил в таком общем у русских смысле, что если Богу угодно будет помиловать грешника за его веру и благочестие, то он будет спасен.

Тот же Стоглав указывает и на главную причину невежества народных пастырей: на отсутствие школ. Сами учителя грамотности, или так называемые «мастеры», по его свидетельству, «мало умеют и силы в божественном писании не знают, да учиться им негде». «А прежде всего, — прибавляет Стоглав, — училища бывали в Российском царствовании на Москве и в Великом Новгороде и по иным градам многие, грамоте писати и нети и чести учили; потому тогда и грамоте гораздых было много; писцы и певчие и чтецы славные были по всей земле». Но о каком прошлом времени тут говорится, трудно понять. (М. б., это смутное воспоминание о давно прошедшем, дотатарском, или преувеличенное представление о времени м. Киприана.) Выше мы видели, как за пятьдесят с небольшим лет до Стоглавого собора новгородский архиепископ Геннадий жаловался именно на безграмотность священников и невежество самих их учителей или мастеров. Как для надзора за церковным благочинием Стоглавый собор велел из священников назначать поповских старост и десятских, так и для распространения грамотности он приказывает белому духовенству и всем городам, с архиерейского благословения, избирать из своей среды добрых священников, дьяконов и дьячков, женатых и благочестивых и притом грамоте «гораздивых», и в их домах учинил училища, куда все православные христиане могли бы отдавать своих детей для научения грамоте. Здесь выборные священники, дьяконы и дьячки должны были учить их книжному письму, церковному и налойному чтению, псалмопению и «конарханию», а также страху Божию, беречь своих учеников во всякой чистоте и «блюсти их от всякого плотского растления, наипаче же от содомского греха и руко…». Из таких-то учеников потом должны были вырастать «достойные священнического чина». Нам известно, насколько осуществилось это благое постановление собора о церковных школах. Но, по всем признакам, если и осуществилось, то в весьма недостаточном размере, судя по тому, что жалобы на малограмотность духовенства, особенно сельского, продолжались еще очень долго; а иностранные наблюдатели второй половины XVI и в начале XVII века прямо говорят, будто «во всей Московии нет школ».

Рядом с малограмотностью Стоглав указывает и на другое зло, сопряженное с постановлением священников и причетчиков, — на мзду и подкупы, которые глубоко проникали во все слои русского общества. Уличане (прихожане) при выборе как священников и дьяконов, так и наемных церковнослужителей, дьячков, пономарей и просвирен брали с них деньги, например, с попа 15 рублей, а с иного по 20 и даже по 30 рублей, и потом уже шли с ним к владыке; а когда владыка в какую церковь назначит попа хотя и гораздого грамоте, но, если он многих денег не даст, уличане его не принимают. Тут, очевидно, разумеются порядки собственно новгородские, но, конечно, не чуждые и другим областям. А в церквах ружных, то есть независимых от прихожан, то же самое совершали владычные наместники (дело идет о Пскове), то есть назначали в попы и дьяконы не тех, которые были достойнее и грамотнее, а тех, которые им больше денег давали.

Пытаясь упорядочить и возвысить духовный чин, Стоглавый собор, между прочим, настаивает на том, чтобы белое духовенство было женатое, и строго подтверждает постановления Московского собора 1503 года о вдовых священниках. Если кто, овдовев, пожелает сохранить полный иерейский сан, то должен для того постричься в иночество. Вдовому попу и дьякону дозволяется совершать некоторые церковные службы, но никак не литургию, и притом только таким, которые ведут целомудренную жизнь; им назначается третья доля из церковных доходов. Уличенным в незаконном сожительстве запрещается всякое священнодействие; у них отбирались ставленные грамоты; они должны были носить мирскую одежду, отращивать волосы на маковке (которая у священников в те времена выстригалась), жить в миру и тянуть государево тягло вкупе с мирскими людьми. Статьи Стоглава, касающиеся таинства брака вообще, указывают, как легко, еще по-язычески, относились многие к сему таинству, заменяя его свободным сожительством.

Стоглав, во-первых, установляет для венчания пятнадцатилетий возраст жениху и двенадцатилетний невесте. Второй и третий браки допускались, но с серьезными ограничениями при венчании, с запрещением причастия на известные сроки и удвоением венечной архиерейской пошлины; с первого брака взимался один алтын, со второго два, с третьего четыре. Строго запрещаются браки при родстве, свойстве и кумовстве. Четвертый же брак не допускался ни в каком случае. Собор строго запрещает православным держать у себя наложниц. Но уже самое частое упоминание его о всяких блудных грехах указывает на значительную распущенность нравов в сем отношении. Разные другие свидетельства, особенно иноземные, подтверждают сию истину[82].

По всем признакам, вредное влияние татарского ига на народный характер и общественные нравы в XVI веке дало обильные плоды, достигло, так сказать, полного своего развития. Ярким представителем этого влияния, как известно, явился сам Иван IV, который совместил в себе замечательную даровитость русской натуры с крайней порочностью и зверством, глубокую набожность с грубыми суевериями, кощунством и самым гнусным распутством. Известно, как он попирал церковные уставы о таинстве брака, как глумился и свирепствовал над духовным чином.

Возросши сам