Аскетика. Том I - авва Дорофей

Хранение заповедей еще ниже духовной любви. И поелику много таких, которые хранят заповеди из страха или ради награды в будущем, а не по любви, то Господь многим убеждает к хранению заповедей по любви, дающих душе свет. И еще: да видят люди ваша добрая дела и прославят Отца вашего, Иже на небесех (Мф. 5, 16). Но в душе не могут быть видимы добрые дела, каким научил Господь, если не будут сохранены заповеди. А что заповеди не тяжелы для любящих истину, об этом Господь сказал: приидите ecu труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы. Иго бо Мое благо и бремя Мое легко есть (Мф. 11, 28, 30). А что все заповеди должны быть сохраняемы нами рачительно, и об этом Он Сам заповедал, говоря: кто разоряет едину заповедей сих малых, и учит тому человеки, тот мний наречется в Царствии Небеснем (Мф. 5, 19). После всего этого, узаконенного к спасению нашему, не могу сказать, что не должно сохранять всех заповедей. Да и самая душа не в состоянии будет соделаться чистой, если не будет хранить их. Заповеди даны Господом, как врачевства, чтобы очищать от страстей и грехопадений.

Ты знаешь, что зло произошло к нам от преступления заповедей. Итак, ясно, что здравие возвращается снова их хранением. А без делания заповедей, пока прежде всего не пойдем оным путем, ведущим к душевной чистоте, не должно нам и желать и ожидать очищения души. И не говори, что Бог и без делания заповедей может, по благодати, даровать нам душевное очищение: ибо это — Господни суды, и Церковь не повелевает нам просить чего-либо такового. Иудеи, во время возвращения своего из Вавилона в Иерусалим, шествовали путем естественно проложенным, и таким образом пришли во святой град свой, и узрели чудеса Господни. Но Иезекииль сверхъестественно, по действию откровения, был восхищен и прибыл в Иерусалим и в Божественном откровении соделался зрителем будущего обновления. Подобное сему бывает и в отношении душевной чистоты. Иные путем протоптанным и законным, чрез хранение заповедей в многотрудном житии, кровью своей приходят в душевную чистоту; а другие удостаиваются ее по дару благодати. И чудно то, что не позволено просить в молитве чистоты, даруемой нам по благодати, и отказываться от жития, препровождаемого в делании заповедей. Ибо тому богатому вопросившему Господа, как живот вечный наследую (Лк. 10, 25), Господь ясно сказал: «сохрани заповеди» (Мф. 19, 17). И когда богатый спросил: «заповеди?» — во-первых, повелел ему удерживаться от злых дел и так напомнил о заповедях естественных (Мф. 19, 18, 19). Когда же домогался узнать еще больше, сказал ему: аще хощеши совершен быти, продаждь имение твое и даждь нищим, и возьми крест свой, и гряди вслед Мене (Мф. 19, 21). А это значит: умри для всего, что имеешь у себя, и потом живи во Мне; изыди из ветхого мира страстей, и так войдешь в новый мир Духа; сними и совлеки с себя ведение худых нравов и ухищрений, и так облечешься в простое ведение истины. Ибо Господь, сказав: возми крест твой (Мф. 16, 24), научил тем человека умереть для всего в мире. И когда умертвил Он в нем ветхого человека, т. е. страсти, тогда сказал ему: гряди вслед Мене. Ветхому человеку невозможно ходить путем Христовым, как сказал блаженный Павел: яко плоть и кровь Царствия Божия наследити не могут, ниже тление нетления наследствует (1 Кор. 15, 50); и еще: совлекитесь ветхаго человека, тлеющаго в похотех, и тогда возможете облечься в нового, обновляемого познанием уподобления Сотворшему его (Еф. 4, 22, 23); и еще: мудрование перстное вражда на Бога: закону бо Божию не покаряется, ниже бо может. Ибо сущие во плоти плотское мудрствуют и Богу угодити духовным мудрствованием не могут (Рим. 8, 7, 8). Ты же, святой, если любишь чистоту сердца и сказанное тобою духовное мудрствование, прилепись к Владычным заповедям, как сказал Владыка наш: аще любиши внити в живот, сохрани заповеди (Мф. 19, 17), из любви к Давшему их, а не из страха или за воздаяние награды. Ибо сладость, сокрытую в правде, вкушаем не тогда, как делаем правду, но когда любовь к правде снедает сердце нише; и соделоваемся грешниками не тогда, как сделаем грех, но когда не возненавидим его и не раскаемся в нем. И не говорю, чтобы кто-либо из древних или из людей последних времен, и не сохранив заповедей, достиг чистоты и сподобился духовного созерцания; напротив того, как мне кажется, кто не сохранил заповедей и не шествовал по следам блаженных апостолов, тот недостоин именоваться святым.

Блаженный Василий и блаженный Григорий, о которых сказал ты, что были любителями пустыни, столпами и светом Церкви, и восхваляли безмолвие, пришли в безмолвие не тогда, когда были праздны от делания заповедей, но жили сперва в мире (мирно с другими) и хранили заповеди, какие должно было хранить живущим в обществе, и потом пришли в душевную чистоту и сподобились духовного созерцания. Поистине я уверен, что, когда жили они в городах, то принимали странных, посещали больных, одевали нагих, умывали ноги трудящихся, и, если кто поял их поприще едино, шли с ним два (Мф. 5, 41). И когда сохранили заповеди, потребные в жизни общественной, и ум их начал ощущать первоначальную непоколебимость (по отношению к страстям), Божественные и таинственные созерцания, тогда возревновали они — вышли в пустынное безмолвие; и с сего времени пребывали с внутренним своим человеком (т. е. во внутреннем делании), почему соделались созерцателями и пребыли в духовном созерцании, пока не были призваны благодатно соделаться пастырями Церкви Христовой.

Относительно же сказанного тобою, что великий Василий иногда хвалил сожительство со многими, а иногда отшельничество, замечу, что истинно рачительные двумя способами приобретают себе пользу, каждый — по мере сил, по тому различию и по той цели, какую предположил он себе. Ибо в сожительстве со многими иногда бывает польза сильным, а иногда и немощным; то же самое бывает и в пустыне. Кто достиг душевного здравия, у кого ум срастворен с Духом, и кто умертвил себя для жития человеческого, тому общежитие со многими не бывает вредным, если трезвится он в делах своих. И он не для того живет со многими, чтобы самому получать пользу, но чтобы приносить пользу (другим), потому что Богом он призван был (на это) именем прочих отцов. Но и немощному, которому нужно еще возрастать, питаясь млеком заповедей, полезно также сожительство со многими, пока не обучится, не образуется, не постраждет от искушений, не будет падать и в большом числе случаев восставать, и не приобретет душевного здравия. Нет младенца, которого не питали бы потоками молока, и ни один монах, не быв вскормлен млеком заповедей, не преуспел, не препобедил страстей и не сподобился чистоты. А подобным образом и пустыня, как сказали мы, иногда полезна немощным и спасающимся бегством (от сообщества с людьми и от мирских дел), а иногда и сильным: и первым, — чтобы найденное ими (в мире) вещество (т. е. мирские дела, питающие страсти) не содействовало тому, чтобы в них разгорались и возросли страсти; а сильным, — тем, что они не окружены веществом и не встретят брани лукавого (т. е. в пустыне). Действительно, как сказал ты, пустыня усыпляет страсти. Но от человека требуется не это одно — усыпить свои страсти, а и то, чтобы искоренить их, т. е. преодолеть их, когда будут против нас упорствовать (восставать). Страсти же усыпленные пробуждаются, как скоро встречается причина прийти им в деятельность.

А как узнать тебе, говоришь ты, что не одна пустыня усыпляет страсти? Заметь, что во время болезни и великой немощи страсти не сильно нападают на нас. И не это только, но даже нередко усыпляют они одна другую, когда одна другой уступают место. Ибо страсть тщеславия заставляет уступить ей место блудную страсть, и опять страсть блудная укрощает страсть славолюбия. Итак, не потому только будем желать пустыни, что усыпляет она страсти, но пожелаем, чтобы, при недостатке чувственного и в удалении от всего, умудриться нам в ней, и чтобы обновился в нас внутренний, духовный о Христе человек, чтобы на всякий час быть нам наблюдателями над самими собою, и чтобы ум наш соделался бодрственным и охранял себя ежечасно, и не похищалось у него памятование надежды его.

Сего, кажется мне, достаточно на первый твой вопрос, если только и в этом настояла нужда. Скажем за сим и о втором, а он был следующий:

Вопрос. Почему Господь наш, для уподобления нашего величию Отца Небесного, назначил нам милосердие, иноки же предпочитают милосердию безмолвие?

Ответ. Вот на него ответ. Хорошо, что из Евангелия представил ты пример и образец исследования об этом великом житии — безмолвии. Мы становимся против милосердия (т. е. иноки, предпочитая безмолвие милосердию, становятся как бы противниками последнего), но не стараемся обратить оное в ничто, как нечто излишнее. Господь для уподобления нашего Отцу Небесному назначил нам милосердие, потому что творящих его приближает оно к Богу. И мы иноки не чтим безмолвия без милосердия, а стараемся, сколько возможно, удалиться от попечения и мятежа. Не то что мы хотим противостать необходимости, когда она встречается (т. е. мы не отказываемся оказать милость в случае действительной надобности), но заботимся о безмолвии, чтобы пребывать в богомыслии, которым всего более можем возвратить себе чистоту после смущения, и приблизиться к Богу. Если же, когда на известное время будет необходимая какая потребность в нас братиям, не должно нерадеть об оной. Посему будем непрестанно понуждать себя — во всякое время внутренне быть милосердыми ко всякому разумному естеству. Ибо так внушает нам учение Господне и в этом состоит отличие нашего безмолвия, а не (бывает оно) как придется. И надобно не только сохранять это внутреннее наше милосердие, но, когда призывают самые обстоятельства дел и нужда, не вознерадеть и о том, чтобы доказать любовь свою к ближнему явно, и в особенности, если безмолвники не определили себя на совершенное безмолвие — даже и не встречаться ни с кем, но следуют правилу назначающих для себя безмолвие на одну или на семь седмиц. Ибо таковые, даже в продолжение времени, назначенного правилом, не удерживают себя от цели милосердия к ближнему, разве кто крайне жесток, суров и бесчеловечен, и держится безмолвия лицемерно и напоказ. Ибо мы знаем, что без любви к ближнему ум не может просвещаться Божественной беседой и любовью.