Время для жизни - 2 - taramans
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом опять подняла голову и с улыбкой спросила:
— Что? Вот прямо хочется знать, да?
Глаза ее при свете свечи мерцали, поблескивали. И эта шальная и, чего уж там, развратная улыбка на губах — не на шутку распаляли.
— Хочу…, - хрипло ответил Косов.
— А не разочаруешься во мне? А то вдруг — противно станет? — пропала улыбка с ее лица.
— Глупая… меня это очень возбуждает! — каркнул Косов.
— Ну смотри… а то… обижусь! — и снова припала, продолжая делать «комплимент».
— Может… хочешь — развернись, ну — так…, - предложил Иван, намекая на «шестьдесят девять».
Она снова оторвалась, и помотала головой:
— Плохая идея… Так я не смогу сосредоточится… ни наслаждения… ни тебе, ни мне! Лучше уж потом… ты мне сделаешь приятное!
И снова пауза.
— Так что… хочешь знать? — и снова улыбка суккубы на устах.
— Да…
— Ну ладно… тогда слушай. Только не мешай! Мне очень хорошо и очень-очень нравится!
И рваный рассказ, растянутый по времени…
— Мы с родителями жили в Оренбурге. Я там и родилась. Папенька мой, сволочь поганая, купчишкой был. Не сильно-то и великим, но во вторую гильдию был записан. А уж гонору, гонору-то было! Ни мама, ни я — для него не существовали. Только старший брат — надежда и продолжатель дела. А мы так… кухарки, горничные, и прочее… Мешались только под ногами. Шпынял он и маму, и меня. За все! Все ему было не так, и дуры мы набитые! А потом… потом и братец также себя вести стал. Так что… маму только жалко было. Но гимназию я закончила достойно.
— Но так уже мне все это… даже не надоело. Веришь, нет… я даже убить его готова была, за все его выкрутасы и издевательства. Да и братик не отставал, тоже — гад еще тот! В пятнадцатом я, после окончания гимназии и сбежала. В последний год умудрялась еще и курсы медсестер проходить. Папашка не знал, а то бы… убил, наверное. Мама… мама, наверное, догадывалась. Когда к тетке в Сызрань на лето поехала… сбежала. И до семнадцатого года — по санитарным поездам. Там быстро романтика и придурь всякая из головы вылетела. И рада бы… да только — куда возвращаться? И вот там…
Настя снова оторвала голову и, улыбаясь, посмотрела — слушают ли ее, интересно ли? Косов подтянул ее за плечи и нежно поцеловал.
— Ваня! Очень приятно, конечно, но ты мне снова мешаешь! — и вернулась к своему занятию.
— Хотя нет… это я тебе сейчас совру, что, дескать, грубые солдафоны, окопные офицеры лишили девочку невинности. Я… в общем, перед тем как сбежать… я осознанно… переспала с одним… юнкером.
Она снова засмеялась:
— Переспала! Это, конечно, было громко сказано. Все получилось и глупо, и… глупо, в общем! Он и сам-то был… неопытный. Но невинности я лишилась. Вот так… Ну что — еще не противно?
— Глупости не говори! — отозвался Иван.
Она сама подтянулась к его губам.
— Ох… какой-ты все-таки… хороший. И сладкий такой… Ну и что? Мне продолжать?
— Да. Только… а ты сверху сесть не хочешь?
Она с улыбкой задумалась:
— Вот ты… провокатор! Даже не знаю… и так хочется, и так — не в силах оторваться! Ладно… ты лежи, давай! Как решу — сама сяду…
И она продолжала.
А Косов представил, каково это было девчонке — кровь, грязь, мерзости. Шок!
— Может… не нужно… продолжать? — смутился Косов.
— Что именно? — она не поняла, — Минет? Или… рассказ?
Косов и не знал даже, стоит ли продолжать этот душевный стриптиз?
— Ты как сама?
Настя как будто прислушалась к себе, но кивнула головой:
— У меня, милый, такая шкурка наросла, что меня всем этим — сложно пробить. Или ты сейчас про минет?
И бровка так удивленно поднялась!
— Нет, не про минет! Это мне — очень нравится! Я думал, может тебе неприятно продолжать… рассказ.
Женщина засмеялась, снова приподнялась и поцеловала его:
— Ну что ты, Ваня? Это давно быльем поросло. И болячки эти зажили. И шрамы зарубцевались! Знаешь… я ведь тогда в какой-то момент и рукой на себя махнула! Этак… по-купечески — однова живем! Папашка-то — купец, в кого же мне быть? Тогда многие так жили, как будто жизнь уже прошла! Пир во время чумы…
— Судьба индейка, а жизнь — копейка! — пробормотал Иван чуть слышно.
Настя кивнула:
— Именно!
Потом подумала и все-таки «оседлала» его. Охнула, замерла, прислушиваясь к себе. И начала потихоньку двигаться.
— Как же мне хорошо с тобой, милый!
Косов приподнялся на локтях, поймал губами ее сосок и стал ласкать-покусывать. Потом обратил внимание и на второй.
— А-а-х… Да! Еще…
Потом они снова сидели на кухне, перекусывали бутербродами, запивая их коньяком. Настя была задумчива.
— Попозже картошки отварю. Селедку я купил…, - сказал ей Косов.
Женщина засмеялась:
— А я все думаю — чем так вкусно пахнет?! Какой ты… предусмотрительный и заботливый!
Затем глубоко вздохнула:
— Эх, Ванечка! Почему же ты так молод? Или я — так стара…
— Перестань! Я уже сколько раз говорил тебе, что вовсе не стара.
Настя хмыкнула в ответ.
«Строевая эта — отнимает кучу времени! Хорошо еще, что парни не бухтят, и не саботируют дополнительные занятия. Хотя… бухтят иногда, но это чаще от непонимания — зачем то или иное? А когда объяснишь — вполне нормально воспринимают. И что это — дисциплина, понимание важности, или тщеславие — посмотрите, какой я красивый? Ильичев, к примеру, да и то же Капинус — тут скорее именно тщеславие. Только тоже — разное. Степа — тот прямо светится, когда лишний раз показывает свою выправку и армейский шик. Капинус
