Собрание сочинений в одной книге - Джек Лондон

– Я жрец Солнца, – начал он. – Обеты мои священны. Я, верховный жрец Солнца, принужден повенчать эту женщину, Ту, Что Грезит, с этим незнакомцем, с этим пришельцем, чья кровь должна была пролиться на алтарь нашего бога. Обеты мои священны, и я не смею их преступить. Я отказываюсь повенчать эту женщину с этим мужчиной. Именем бога Солнца я отказываюсь приступить к церемонии.

– В таком случае ты сейчас же и на этом самом месте умрешь, – злобно прошипела царица. Она жестом приказала копьеносцам, стоявшим за спиной жреца, поднять его на копья, а остальным телохранителям – направить оружие против недовольной толпы Погибших Душ.

Последовала зловещая пауза. Почти минуту никто не произнес ни одного слова, не сделал ни малейшего движения. Все стояли как окаменевшие. Взоры всех устремились на жреца, к груди которого были приставлены копья.

Жрец, подвергавшийся наибольшей опасности, первым нарушил молчание. Он подчинился неизбежному. Спокойно повернувшись спиной к грозным копьям, он опустился на колени и начал произносить на староиспанском языке молитву, обращенную к богу Солнца. Затем он жестом приказал царице и Фрэнсису низко склониться перед ним и прикоснулся к их соединенным рукам кончиками своих пальцев; при этом он не мог скрыть невольной гримасы, исказившей его черты.

Когда склонившаяся перед ним чета поднялась по его приказанию, он разломил на две части небольшую лепешку, протянув обоим по половинке.

– Святое причастие, – шепнул Генри Леонсии, в то время как царица и Фрэнсис вкушали каждый свою половинку лепешки.

– Да, это католическая религия Де-Васко, которую он занес сюда. С веками она исказилась до такой степени, что превратилась в брачный обряд, – также шепотом ответила Леонсия.

При виде Фрэнсиса, который навсегда был для нее потерян, ей пришлось призвать на помощь всю свою волю, чтобы сохранить внешнее спокойствие. Губы ее были совершенно бескровны и крепко сжаты, а ногти впивались в ладони крепко стиснутых рук.

Взяв с алтаря кинжал и крохотную золотую чашу, жрец передал их царице. Он сказал несколько слов Фрэнсису, и тот, закатив рукав, обнажил свою левую руку. Царица уже собиралась кольнуть его руку, но вдруг остановилась, глубоко задумалась и, вместо того чтобы оцарапать ему кожу, осторожно прикоснулась языком к кончику лезвия.

Тут ею овладела ярость. Почувствовав странный привкус во рту, она отбросила кинжал далеко от себя. Царица хотела уже кинуться на жреца и отдала приказ своим копьеносцам убить его, но вовремя остановилась, вся дрожа от усилий вернуть себе самообладание. Взглянув в том направлении, куда упал кинжал, чтобы убедиться, что его отравленное лезвие не причинило никому вреда и не поразило невинного, она вытащила из-под своего одеяния другой миниатюрный кинжал. Его она тоже попробовала языком, затем уколола кончиком лезвия обнаженную руку Фрэнсиса и собрала в золотую чашу несколько капель крови, вытекших из ранки. Фрэнсис проделал то же самое с ней, а затем, под ее пристальным и все еще мечущим пламя взором, жрец взял чашу и пролил смешанную кровь на алтарь.

Наступила пауза. Царица нахмурилась.

– Если чья-нибудь кровь должна быть пролита сегодня на алтарь бога Солнца… – угрожающе сказала она.

И жрец, будто вспомнив свои обязанности, которые были ему явно не по душе, повернулся к собравшемуся народу и торжественно объявил, что отныне царица и Фрэнсис – муж и жена. Царица повернулась к Фрэнсису с пылким ожиданием. Он нежно обнял ее и поцеловал в губы. При виде этого Леонсия вздрогнула и прижалась к Генри, как бы ища у него поддержки. Фрэнсис не мог не заметить и не понять всего значения происходящего, но, когда зардевшаяся от радости царица с торжеством посмотрела на свою соперницу, лицо Леонсии не выражало ничего, кроме гордого безразличия.

Глава XXI

Две мысли мелькнули в голове Торреса в ту минуту, когда он погружался в бурлящую пучину. Первой была мысль об огромной белой собаке, которая прыгнула вслед за ним, а вторая о том, что Зеркало Мира солгало. В том, что настал его конец, Торрес был уверен, но то немногое, что он осмелился увидеть в Зеркале Мира, нисколько не напоминало подобного конца. Он был прекрасным пловцом и благодаря этому, погружаясь и втягиваясь в быстрый кипящий поток, страшился лишь одного – не размозжить себе голову о каменные стены или своды подземного прохода, сквозь который его нес поток. Но скорость потока была такой, что он ни разу не соприкоснулся с каменными сводами. Порой только его выносило на высокий гребень волны, отраженной от стены или скалы; тогда он быстро весь сжимался, точно морская черепаха, которая втягивает голову, чувствуя приближение акулы.

Измеряя время дыханием, Торрес определил, что не прошло и минуты, как течение стало тише, и его голова появилась над поверхностью воды, а легкие наполнились свежим, прохладным воздухом. Он не плыл больше, а только старался удержаться на поверхности. Испанец размышлял над тем, что случилось с собакой и какое новое неожиданное приключение готовит ему его подводное путешествие. Вскоре он увидел впереди свет, тусклый, но несомненно дневной. Свет этот становился все ярче и ярче. Торрес оглянулся, и глазам его представилось зрелище, заставившее его что было сил плыть вперед. Это была собака, плывшая на поверхности воды, сверкая оскаленными клыками. Вблизи того места, где находился источник света, он увидел выступ в скале и вскарабкался на него. Первым его намерением, которое он чуть было не привел в исполнение, было вытащить из кармана драгоценные камни, украденные из сундука царицы. Но тут до него донесся лай его преследователя – он разносился по пещере подобно раскатам грома, – и вместо камней Торрес вытащил стилет царицы.

Снова его осенили одновременно две мысли: не убить ли ему собаку в воде, не дожидаясь, пока она выплывет на берег; или попытаться вскарабкаться по скалам к источнику света в надежде, что поток пронесет собаку мимо него. После некоторого размышления он остановился на втором решении и быстро начал взбираться вверх по узкому краю утеса. Однако пес также выбрался на выступ и кинулся за ним со всей быстротой и ловкостью своих четырех лап. Он быстро нагнал Торреса. Испанец, точно загнанный зверь, повернулся на узком выступе, прижался к стене и выставил вперед кинжал, ожидая прыжка собаки. Но собака не прыгнула, а вместо того игриво, широко оскалив пасть, словно добродушно посмеиваясь, присела на задние лапы и протянула ему переднюю, как бы здороваясь. Взяв ее лапу в свою руку и тряся ее, Торрес чуть было не свалился на землю от слабости, вызванной нервной реакцией, наступившей вместе с чувством облегчения. Он разразился резким истерическим смехом и продолжал трясти лапу собаки, а волкодав, глядя на него своими добрыми глазами, сидел с широко разинутой пастью, точно беззвучно смеясь ему в ответ.