Ангел-мститель (СИ) - Ирина Буря

неожиданным. На какое-то мгновенье ее словно подменили — и этого мгновенья оказалось достаточно, что она сама, своими руками, в каком-то упоении уничтожила свою жизнь и все, что было создано в ней ее, и не только ее, руками.

Меня так и подмывало спросить: «Как?», но, честное слово, язык просто не повернулся. Кроме того, внезапно в голову мне пришел куда более важный вопрос.

— Подменили? — протянул я. — А может, браконьер вмешался?

— Нет, — коротко ответил он. — Проверяли. Иначе бы она просто не получила еще одну последнюю жизнь.

— Вы уверены, что совсем последнюю? — с нажимом спросил я в надежде, что мои давние подозрения окажутся несостоятельными.

— По крайней мере, так мне сказали по окончании расследования, — уклончиво ответил он.

— Но ведь Вы не можете не понимать, — медленно проговорил я, — что ее ждет, если она не прекратит упорствовать в своей уверенности, что хранители бесполезны…. нет, даже вредны?

— Она уже не является моей подопечной, — возразил он мне. — Я больше не несу ответственности за ее мировоззрение.

— А за то, что привело ее к этому мировоззрению, Вы тоже ответственности не несете? — процедил я сквозь зубы.

— Я несу полную ответственность, — забубнил он, словно в сотый раз эти слова повторял, — за то, что неправильно выбрал свое признание, и считаю безусловно справедливым отстранение меня от каких бы то ни было земных контактов.

У меня мелькнула страшная мысль, что придется-таки признаваться Марине, что и среди нас встречаются узколобые приверженцы инструкций. А потом лет двадцать доказывать, что только встречаются, а не преобладают.

— Значит, что, — с тихой злостью произнес я, — неправильно выбрал призвание, наломал дров, посыпал голову пеплом и умыл руки? И пусть горят эти дрова синим пламенем?

— А что я могу сделать? — отозвался он с первым проблеском чувства в голосе. Ничего-ничего, я с него сейчас окалину безразличия собью — как с Татьяны, когда она дуться начинает.

— Поговорить с ней! — рявкнул я. — То же самое ей сказать. Извиниться хотя бы. Попробовать объяснить ей, как трудно…. почто невозможно работать с человеком, который все держит внутри. Показать ей, что мы хоть и не люди, но и не боги и не обладаем ни всесилием, ни всезнанием, ни безошибочностью. Рассказать ей, что наши провалы не только для людей трагедией оборачиваются…

— Меня лишили права появляться на земле, — вернулся он к тону актера, уже десять лет играющего одну и ту же второстепенную роль в скучной пьесе.

— А Вы его назад просили? — усилил нажим я — очень не хотелось самому с Мариной объясняться. — Хотя бы единожды — чтобы грех с души снять? Или предыдущие заслуги не позволили перед каким-то человечишкой унижаться?

— Это было мое первое задание, — тихо произнес он. — И хорошо, что моя профессиональная непригодность обнаружилась так быстро. Я больше не смогу подвергнуть опасности ни одну жизнь.

Я помолчал, собираясь с мыслями. Которые стремительно разбежались во все стороны, отбиваясь от меня яркими картинами-вспышками. Вещь в себе, которой была моя Татьяна, пока я не вытряхнул ее наружу. Тоша, начавший заикаться от одного только предложения выйти из невидимости во время своего второго задания. Неизменно дружелюбная Галя, нагонявшая на него тоску, потому что ее не от чего, как ему казалось, было хранить. Я… Ладно, мы с Татьяной, показавшие ему все скрытые от поверхностного взора перипетии этой сумасшедшей человеческой жизни…

— Вы знаете, — заговорил я, старательно подбирая слова, — я уже давно считаю, что наша работа на земле в одиночку скорее вредит делу. Особенно, для начинающих. У меня есть коллега, который сейчас на земле во второй раз и с которым мы очень тесно общаемся. И ему это общение — по его собственным словам — не раз помогло. Вам просто, в отличие от него, не повезло.

— Не нужно меня оправдывать, — холодно заметил он.

— А я и не собирался, — фыркнул я. — Меня Марина волнует. Она тоже с ним знакома и, насколько я ее знаю, вполне сможет сделать правильные выводы из Вашей истории. А ей это сейчас очень нужно, поверьте мне — в ней все еще есть та скрытность, о которой Вы говорили, и которая превращает ее участие в операциях карателей в чрезвычайно опасное мероприятие.

— Посыпать голову пеплом, как Вы выразились, я не буду, — произнес он тоном, не допускающим никаких дальнейших уговоров. — Моя некомпетентность привела к гибели человека, и на фоне этого факта любые подробности выглядят несущественными.

— Хорошо, хотя позвольте мне Вас уверить, что Вы глубоко недооцениваете способность людей к пониманию, — не сдавался я по приобретенной на земле привычке искать выход даже в очевидном тупике. — Но, может, Вы позволите мне рассказать ей Вашу историю? Я более чем понимаю, как тяжело Вам об этом вспоминать, но ей просто необходимо увидеть другую сторону медали. Если Вы и от этого откажетесь, Вы фактически подтолкнете ее к тому же самому концу, что и в прошлый раз.

Я нанес ему этот удар ниже пояса, даже глазом не моргнув. И в тот момент я окончательно понял, что земная жизнь полностью уничтожила в моем сознании границу между «они» и «мы». У меня остались только «мы». В смысле, «мы» и «Мы» — причем последнее относится к людям. И ради того, чтобы выручить одного из «Нас», я без малейшего колебания выкручу руки любому из «нас».

Уй, слава Богу, что заглавная буква в мыслях не отражается.

Святые отцы-архангелы, обращаю ваше внимание на то, что последнее умозаключение подразумевало под собой стремление восстановить утраченное самоуважение бывшего коллеги посредством фигурального выкручивания рук его бывшей подопечной, поднятых — опять-таки фигурально — на светлую память о его трагической судьбе.

Я вдруг заметил, что он все еще молчит. Вот черт, и как мне последующие недозволенные приемы отцам-архангелам объяснять?

— Что именно Вас интересует? — спросил, наконец, он.

Я с облегчением перевел дух.

— Давайте начнем с самого начала, — решил я проверить его искренность, сопоставив его слова с обрывками информации, рассказанной мне Стасом. — Вернее, с самого конца. Как Вас отозвали, когда она… ее не стало?

— Меня не отзывали, — коротко ответил он. — Когда я понял, что… хранить мне больше некого, я сам немедленно вернулся, чтобы предстать перед контрольной комиссией. Ее заседание, правда, почему-то отложилось — очевидно, внештатники на месте свидетельства собирали. Но это и хорошо — у меня было достаточно времени, чтобы подготовить свой доклад, отбросив ненужные объяснения и оставив лишь значимые факты. В конце его я обратился к ним с просьбой подвергнуть меня распылению.

— Вы… что?! — чуть не задохнулся я.

— Мне это представлялось