Том 3. Товарищи по оружию. Повести. Пьесы - Константин Михайлович Симонов

стали набирать высоту и уходить в облака. Гонясь за ними, Полынин погорячился, промазал и, выходя из виража в хвост японцу, попал в сектор обстрела хвостового пулемета. Очередь с близкого расстояния превратила в лохмотья левую плоскость, он едва-едва довел самолет и вылез, обливаясь по́том.

Пока Полынин был в бою, на аэродром упало несколько бомб. Козыревский самолет подбросило взрывной волной и ткнуло плоскостью в землю. Надо было ее менять.

Полынин представил себе, как будет ругаться Козырев, и, несмотря на утреннюю стычку, посочувствовал ему. При всех скверных сторонах козыревского характера в бою оставалось лишь любоваться им – бой был его стихия. И, раз его сегодня лишили боя, он, вернувшись с Хамардабы, наверняка будет ко всему придираться.

Отшвырнув носком сапога осколок бомбы, валявшийся перед самым входом в палатку, Полынин стал звонить бомбардировщикам. Во время боя он видел, как его летчик Качура выбросится на парашюте из зажженного японцами истребителя как раз над аэродромом бомбардировщиков. Дальнейшего Полынин из-за боя проследить не смог и сейчас хотел спросить бомбардировщиков, как дела с Качурой.

Качура был у бомбардировщиков, его даже позвали к телефону.

– Живой? – спросил Полынин.

– Я-то живой, – пристыженно сказал Качура и вздохнул в трубку.

– Он у тебя сразу вспыхнул, я видел, ты пламя не мог сбить. Так что не расстраивайся.

Полынин хотел приободрить Качуру, но из этого ничего не вышло.

– Матчасть жалко, – мрачно сказал Качура и снова громко вздохнул в трубку.

– Ладно, давай мне Иконникова, – сказал Полынин.

Иконников был командир бомбардировочною полка. Полынин попросил его доставить Качуру и стал расспрашивать, какие у него потери от японской бомбежки.

Иконников ответил, что потери сравнительно небольшие: сожжены на земле один СБ, один У-2 да три бомбардировщика повреждены осколками.

Поговорив с Иконниковым, Полынин вышел из палатки. Из боя уже вернулись все, кроме Качуры и командира третьей девятки майора Фисенко, но о нем не особенно тревожились: Соколов-старший видел, как он шел на бреющем полете уже после боя.

– Где-нибудь присел, – сказал Соколов. – Если через полчаса не явится, я слетаю, поищу.

Полынин молча кивнул, давая разрешение.

Самолеты спешно заправляли бензином, – судя по ожесточению японцев, от них можно было ожидать повторного налета.

Полынин обошел все машины и, кроме своей и козыревской, отставил от полетов еще две.

Пилоты злились, пытались доказать Полынину, что все эти пробоины чепуха, но Полынин не обратил внимания на их разговоры, надвинул на лоб фуражку и пошел прочь.

Собравшись по трое, по четверо между самолетами, летчики сидели и обсуждали подробности боя.

Грицко, жестикулируя своими длинными руками, полушутя-полусерьезно объяснил психологические причины сегодняшней ярости японцев.

– Убери свои плоскости, – сказал Полынин, подсаживаясь и придерживая его руку. – Психолог!

– А что? – сказал Грицко. – Тридцатого числа мы их на земле подытожили. – Он сложил пальцы щепотками и завязал в воздухе невидимый узелок. – Тридцать первого они по пехоте поминки справляли – не летали. А сегодня проспались и хотят в воздухе отыграться.

– Ну, а на земле, как по-твоему, будут отыгрываться? – спросит Полынин.

Грицко поскреб пальцами в затылке.

– Я утром, когда барражировал, полетал немного над границей. Граница как граница: флаги стоят, проволока, все нормально, никаких японцев.

– А за границей? – спросил кто-то.

Грицко снова поскреб в затылке и кивнул на Полынина:

– А про заграницу – начальство спроси. Нам туда летать не приказано.

Грицко имел в виду приказ штаба группы, с которым вчера ознакомили весь летный состав. После ликвидации остатков японских войск на монгольской территории с сегодняшнего дня запрещалось перелетать монгольско-маньчжурскую границу даже на один-два километра в глубину.

Полынин промолчал.

– Ну, а вот, скажем, так, – продолжал Грицко. – Внизу граница. – Он провел рукой по земле. – Он сюда, к нам, летал, а я за ним теперь обратно гонюсь. И он уже там. А я еще здесь, но вполне могу его через границу очередью достать. Так как, сразу в него стрелять или сперва согласовать вопрос с командованием? А?

Полынин рассмеялся и пожал плечами. Шутки шутками, а приказ действительно тяжелый.

Из палатки выбежал дежурный и стал семафорить Полынину – зовут к телефону.

– Кто это? – спросил незнакомый и чем-то все же знаковый голос, когда Полынин вошел в палатку и взял трубку. – Командир группы?

– Нет, Полынин.

– А, тем лучше! – сказал голос. – Здравствуйте! Говорит Апухтин. Помните меня?

– Еще бы! – сказал Полынин. – Как в зеркало посмотрюсь, так сразу вас вспоминаю.

И он, продолжая говорить по телефону, потрогал пальцами свое куцее, без мочки, ухо.

– Только что снял со стола вашего Фисенко, – сказал Апухтин. – Он перед наркозом просил меня позвонить в группу – как сойдет операция. Докладываю: закончилась благополучно. Будет жить.

– А что такое? – спросил Полынин. – Почему операция?

– Японская пуля в кишках, потому и операция, – спокойно оказал Апухтин. – А благополучная только потому, что ваш Фисенко сам себя спас: своевременно сел у госпиталя и даже подрулил к операционной… А мы его, не теряя времени, – на стол.

– А когда можно его навестить? – помимо воли робея перед хирургом, спросил Полынин. – Я, как стемнеет, приеду. Можно?

– Можно, но нет смысла, – сказал Апухтин. – Говорить с ним разрешу через сутки. А самолет ваш заберите сегодня же, а то еще примут меня за аэродром и разбомбят. – Было слышно, как он усмехнулся, прежде чем положить трубку.

Полынин поднялся с деревянного ящика из-под сгущенного молока, на котором сидел, разговаривая по телефону, но в эту минуту позвонил Иконников и спросил, получена ли в группе армейская газета.

– Нет еще.

– А у нас уже есть. Большое награждение. Только Героев – тридцать один, – сказал Иконников. – Один у меня, один у вас. Прочесть по телефону?

– Прочти.

Иконников прочел список. В нем оказался Соколов-старший, у которого после Козырева было самое большое в группе число самолетов.

– Чувствуешь? – сказал Иконников.

– Да, с Соколова причитается, – ответил Полынин.

– И двое дважды Героев Советского Союза, – выдержал паузу Иконников, – Грицевец и Кравченко. Вот будет твой Козырев рвать и метать, что им дали по второму разу, а ему – нет!

Иконников сказал это со злорадством: он в августе приезжал объясняться с Козыревым на принципиальной почве, но вместо этого поругался и написал на Козырева рапорт, что тот неаккуратно сопровождает бомбардировщиков, – когда они ложатся на обратный курс, уводит истребителей на свободный поиск японцев, в результате чего Иконников имел потери.

Полынин из чувства товарищества не согласился с Иконниковым и сказал, что ничего подобного, Козырев воспримет все как должно.

– Поживем – увидим, – сказал Иконников. – Дальше докладывать или нет?

– Продолжай, раз начал.

– Напечатано, что всего по армейской группе – девятьсот три награжденных.