Земля зеленая - Андрей Упит

— Что ты, совсем одурела, что ли? — отчитывала она ее. — Такое богатство, такое счастье течет в руки, а ты еще мелешь вздор — идти или не идти! Постыдилась бы!

Даже плюнула от досады. Потом пошла как по-писаному.

— Красоткам никогда не быть счастливыми. Нет, для батрачки красота — одно горе. Ведь полюбил тебя Карл Зарен, а жениться не мог? Неразумные дети были вы оба, больше ничего. Теперь у него та, из айзлакстцев. Что за беда, что ходит в мужицких сапогах и что прозвали ее драгуном? Зато у Заренов теперь новый жилой дом, проценты в банк всегда уплачены вовремя, и старая Зарениете говорит: наконец-то нам хорошо, наконец-то мы зажили. Разве ты могла все это принести им в дом?

Волной нахлынули старые воспоминания, стало еще горше, — сердце сжалось как в тисках, сухие глаза горели.

— Но Карл Зарен начал пить, — вставила Лиена вполголоса.

Должно быть, об этом подумала и Осиене. Минутку помедлила, подбирая слова, чтобы сказать со всей ясностью и неопровержимостью.

— Таким пьяницей, как его отец, Карл Зарен не стал и никогда не будет. Он всегда был сдержанным и порядочным.

— Да, очень порядочным… — со стоном вырвалось из глубины души Лиены.

Осиене прислушалась, заговорила резко.

— Ну, что ты стонешь? Теперь, когда он в законном браке, да и ты сама… Стыда у вас нет, хоть бы греха побоялись! Для тебя единственное спасение — скорее выйти замуж. Мартынь из Личей плох, — думаешь, в другом месте будет лучше? Холостые хозяйские сынки — все они стерегут за кустами, как волки.

— Светямур тоже глядит волком… — простодушно вырвалось у Лиены.

Тут уж Осиене совсем рассердилась.

— Ты на самом деле так глупа пли только притворяешься?

Это ведь день и ночь! Светямур имеет право так глядеть, он на тебе женится.

— Но он очень противный… — простонала Лиена.

— Нет, ты действительно рехнулась! Какого писаного красавца ждешь? У меня когда-то был такой красавец — Осисом его называют. Вот этот самый, кто теперь, слышишь, кряхтит… Один бог знает, сможет ли еще осенью заложить лен в мочило и вымолотить ригу. Как мы аренду удержим, как удержим?.. Выкинь-ка дурь из головы, слушай, что тебе говорит старый человек. Счастье выпало на твою долю. Анна, потаскушка, не сумела взять его… В Риге — там таких ждут теперь, может быть, по улицам шляется, по трактирам… — Несколько минут она слезливо сморкалась. — Конечно, ангелом твоего Светямура назвать нельзя, кто же этого не видит? Но мастер он хороший, большие деньги загребает. За то, что берет тебя к такому богатству, руку должна ему целовать. Если сперва и будет трудно, поживешь — привыкнешь, тогда узнаешь, как хорошо, как легко будет.

Она замолкла и поднялась.

— Не могу понять, чего ты раздумываешь, чего хнычешь. Дважды огласили в церкви — это почти что повенчали. Теперь уже поздно раздумывать, сделано — и конец. Не дури и не мели другим такого вздора. Что скажут люди? Услышит портной Ансон — раззвонит на всю волость.

Люди — это самое страшное. Сколько раз Лиена мысленно видела ухмыляющиеся лица и оскаленные зубы, слышала противное шепелявое бормотанье Ансона… Нет, только не это, этого она не вынесет, это была стена, которую не пробить и не обойти.

Подавленная и разбитая, плелась она по опушке Бундженского леса в Личи. Она всегда была боязливой, но сейчас ей все безразлично, у нее на душе еще темнее и страшнее. Маленькая птичка, вспугнутая из кустов, взлетела, как камень, подброшенный невидимой рукой, и упала в черную тьму под ели. Пропала… конец…

Два дня ходила Лиена, стиснув зубы, и непрестанно себе твердила: «Теперь нечего говорить и нечего думать… сделано — и конец…» Но однажды утром не могла больше стерпеть, сама не знала почему, — мучили ли ночью страшные сны и кошмары или еще больше запутался клубок мыслей. Загнала коров, не стала слушать ругани старой Лициене и помчалась к священнику.

Это не была случайная вспышка смелости и мужества, а глубокое, бездонное отчаяние, последняя попытка живого существа зацепиться за жизнь. Тяжелый это был путь — она чувствовала, почти точно знала, что священник не поможет, не захочет помочь, боялась разговора с ним и все же шла. Из каретника посмотрел на нее кучер Калнынь, зло и подозрительно. Она стояла, стиснув зубы, вцепившись ногтями в ладони, не отрывая глаз от коричневой двери, за которой все же, может быть, ждет чудо и спасенье. Однажды у юнкурцев один ребенок упал в колодец, но зацепился рубашонкой за выступ сруба…

Но чуда не случилось. Когда она пробормотала, что передумала и не хочет выходить за Светямура, Арп вскочил со стула, весь красный, даже белки глаз налились кровью.

— Дочь греха и неисправимая блудница! Разве можно теперь передумать и отказываться! Сатана, сатана нашептывает тебе это, нечистые силы подстрекают! Ага! Они знают, на кого напасть, у кого на лбу написано… — Он выкрикнул такое страшное слово, что Лиена не совсем поняла — только у старой Лициене в самое последнее время иногда вырывалось оно. От него закружилась вся приемная комната священника.

— Эти блудницы ищут только красоты, которая сама по себе грех и мерзость. Они не хотят смотреть на добродетель уважаемого мужа. Из навоза, прямо из навоза вытаскивает ее, нищую, уважаемый муж. Стократно должна она благодарить бога за эту незаслуженную милость. Тот, кто ведает нашей жизнью и нашими путями, сам выбрал ее, как Руфь для Вооза, в прислужницы уважаемому господину, в воспитательницы сироток. Имущество и честь он дает ей, а она, бесстыжая, не хочет пасть на колени перед разумом всевышнего. Теперь, когда уже дважды оглашены в церкви, почти повенчаны, она осмеливается приходить в дом священника и плести вздор о своих блудных помыслах. По широким дорогам, прямо в ад, пойдут все такие развратницы на мученье и вечную погибель! Вместе с той, которая со своим приблудным ребенком уплелась в Ригу, в гнездо праздности и порока, в вертеп вечной тьмы, откуда нет возврата…

Дальше он не мог говорить — захлебнулся, топнул ногой о пол и выгнал вон грешницу. Лиена должна была ухватиться за косяк, чтобы не упасть с трех стертых ступенек крыльца. Калнынь с женой долго смотрели ей вслед от своего домика. Она брела по обсаженной березами дороге, будто облитая помоями, оглушенная и почти слепая…

Все же повенчал их Арп в своем доме торжественно, даже руку пожал, желая счастливой жизни. Калвициене утирала глаза — так трогательно все это выглядело. Калвиц всплакнул позже, вечером, когда они вдвоем с Светямуром выпили полштофа водки. Лиена не проронила ни слезинки — не могла прийти в себя.

С первых же дней на нее угнетающе подействовали Кепини. До сих пор она жила в сухих местах. Бривини стояли на прибрежном холме, на дворе всегда росла густая зеленая травка, Личи хотя и пониже стояли, но и там лужи после ливня скоро высыхали. В Кепинях даже в самое сухое лето свиньи повсюду могли купаться в грязи — на таком низком и болотистом месте была усадьба. Доски, проложенные до колодца, давно погрязли, их уже не пытались подправить. Навоз из хлева выпирал горой, коровы лежали измазанные по шею — масти нельзя узнать, даже овцы и три лошади ходили в комьях засохшей грязи. Два батрака и батрачка, опрятные, пришли в Юрьев день наниматься, но уже к троице махнули на все рукой, выглядели так, что каждый диваец, завидев любого перепачканного человека, подталкивал спутника и говорил: «Сверни с дороги, кто-то из Кепиней идет!»

Даже летом, выезжая в Янов день, Кепинь надевал пальто и поднимал воротник и никогда не слезал с телеги; сапоги у него выше колен, но только ушки сравнительно чистые. Покойная Кепиниете на всю волость славилась неряшливостью, и даже коробейник Ютка не просил в Кепинях напиться, предпочитая терпеть жажду до Силагайлей.

Прошлой осенью Кепиниете, сделав творог, понесла его прямо в ладонях трепальщику льна. Тот был из юнкурцев, посмотрел и покачал головой: «Спасибо, мать! Я землю не ем». Над этим смеялись все дивайцы.

Подводы проезжали подле самых дверей жилого дома, порог вечно забрызган грязью. Вонь со двора врывалась в комнату, и когда Лиена за обедом подносила ложку ко рту, у нее давило под ложечкой. Но об этом Лиена Светямур мало думала. Когда муж уходил к своей, покрытой дерном, целый день дымящейся печи за ригой, а мальчишки, лопоча по-немецки, скрывались в ближайшем лесу, Лиена опускалась на скамью и широко открытыми глазами смотрела на свои руки. К рукам точно приросла несмываемая грязь.

Каждый кусочек ее тела казался ей облитым грязью. Втоптанной в грязь тряпкой чувствовала она себя.

И прежде в ней иногда пробуждалось смутное предчувствие, что в брачной жизни есть что-то такое, о чем никто не говорит и прячет, как грязное белье. Но разве это можно назвать жизнью? Мука и отвращение без конца, без края.

В первый день она попробовала хоть немного прибрать комнату, — под обеими кроватями были натолканы тряпки, на нарах мальчишек валялся различный хлам, лохмотья. Но едва Лиена успела вымести весь мусор на середину комнаты, как вошел Светямур и завопил так, что метла вывалилась у нее из рук. Что это за фокусы? Разве он разрешил ей совать нос куда не следует? У него здесь свой порядок, без его разрешения она пальцем не смеет ни до чего дотронуться.