Наследство последнего императора - Николай Волынский

Ехали в поезде новые чиновники новой власти, военные и отчетливая категория пассажиров, трудно поддающихся определению. Впрочем, опытный глаз в них сразу узнавал тех, кого тогда стали называть мешочниками. Но это были не те обычные несчастные мешочники, которые носились из города в деревню, а потом обратно, чтобы выменять на последние драгоценности жены или на новые советские рубли хоть какую-то еду: с полпуда муки, флягу постного масла – о сливочном уже забыли; иногда удавалось купить кусок сала, и уж в совсем редком, счастливом случае – окорок. Советские дензнаки крестьяне брали неохотно – больше спрашивали царские николаевки, не отказывались от керенок. Но тот люд ездил совсем в других поездах, – переполненных полупьяными солдатами, беженцами, переселенцами, а также скромными и подчеркнуто вежливыми молодыми и средних лет мужчинами в военной форме с чистыми полосами на плечах от свежеспоротых погон. Бывшие офицеры толпами направлялись на юг, на Дон, где генералы Корнилов и Деникин собирали белую Добровольческую армию. Те мешочники сразу бросались в глаза: лица у них казались одинаковыми из-за несмываемого постоянного страха. Новая власть ввела режим военного коммунизма, свободная торговля продовольствием была запрещена. И из-за двух-трех килограммов муки такой мешочник мог быть в любую минуту расстрелян на месте.

Но в голощекинском поезде спекулянты были публикой другого толка. Аккуратно, и даже модно, на заграничный манер, одетые, с постоянной, слегка презрительной улыбкой на гладких и блестящих лицах, они узнавали друг друга в толпе сразу, легко знакомились и держались особняком. Единственное, на кого они направляли свое снисходительное внимание – на знакомых или полузнакомых бывших царских чиновников, перешедших на службу советской власти. Теперь все они были совслужащими, направлялись в срочные командировки и всячески подчеркивали свою кастовость и презрение ко всем без исключения.

Голощекин взял стопку и кусочек рыбы, но, еще поразмыслив, снова поставил стаканчик, отвинтил крышку фляги, вылил коньяк обратно, положил флягу в чемоданчик. Воблу, истекающую прозрачным светло-янтарным жиром, завернул в «Известия Советов Депутатов», положил ее туда же, закрыл чемодан на ключ и вышел. Увидев в коридоре проводника, который хлопотал около титана с кипятком, Голощекин подозвал его кивком. Тот бросил свои щепки и подбежал.

– Ну, – спросил Голощекин. – Где твой раввин?

– Да он, наверное, не раввин, гражданин комиссар, – шепнул проводник, – Это я просто так сказал. Другого слова не нашлось.

– А! – кивнул Голощекин снисходительно. – Ну, раз не нашлось – показывай.

И посторонился, давая дорогу проводнику.

Тот остановился у третьего купе, постучал и с легким поклоном пригласил Голощекина.

Войдя, Голощекин увидел сидящего в полутьме у окна пожилого человека в черной длинной хламиде и такой же касторовой шляпе. Он повернул на звук открывшейся двери бледное, в черной бороде лицо, и Голощекин узнал в нем Якоба Шиффа[162].

– Рав Якоб! – удивленно произнес Голощекин и поклонился. – Не ожидал, что вы здесь.

– Ну, как же… как же, сын мой, понимаю, – снисходительно ответил Шифф. – Запомните: я всегда там, где нужнее всего. Это часто бывает неожиданно. Садитесь, прошу вас.

Голощекин осторожно сел на край дивана напротив.

– Ну, расскажите, сын мой, – спросил Шифф, перейдя на идиш. – Что происходит в ваших сферах?

– Да так… – неопределенно произнес Голощекин. – Хорошего, наверное, немного.

– Чем же кончился ваш главный разговор с нашим общим другом? – поинтересовался Шифф.

– Вы имеете в виду… – начал Голощекин.

– Да, Свердлова, – подтвердил Шифф, – именно его. Какое приняли решение?

Голощекин с уважением посмотрел на рава Шиффа.

– Вы и об этом знаете? – произнес он.

– Не все. Не все знаю. Но знать должен, – скромно сказал Шифф. – Ну, так вы можете мне что-нибудь про то сказать? – спросил он по-русски.

– Ленин категорически против, – ответил Голощекин.

– А Янкель? – спросил Шифф.

– Ни да, ни нет, – ответил Голощекин. – Вернее, и да, и нет.

– А почему «нет»?

– Видите ли, рав Якоб… Ленин и Троцкий уперлись – только суд и больше ничего. Но мне кажется, что у Ленина есть еще какая-то своя тайная гадость. Он что-то еще задумал, но молчит про свою тайну.

Шифф откинулся на спинку дивана, посмотрел в окно. Там уже темнело, и последние лучи солнца скользили по потолку купе.

Они некоторое время молчали под стук вагонных колес. Наконец Шифф повернулся к Голощекину и произнес неожиданно грубо:

– Так что же он, по-вашему, может задумать, этот лысый гой?

– Понятия не имею, рав Якоб, – признался Голощекин.

– А с чего ты, сын мой, решил, что у него все-таки что-то особенное на уме?

Голощекин несколько помедлил и осторожно произнес:

– Я не решил, рав Якоб. Мне так кажется. Если можно сказать, я это чувствую. Он не такой простачок, каким кажется. Это хитрый… товарищ! Но его хитрость я хорошо чувствую, – уже увереннее повторил Голощекин. – Не исключаю, что у них с Троцким сговор. Лейба вообще совсем себя вообразил, как будто он наш новый царь Соломон!

– Неужели Соломон? И он настолько неумно себя ведет? Трудно поверить. Он был неглупым. И под свой разум он и получал деньги в Америке от… серьезных контрагентов. Так какие же здесь у них могут быть свои намерения? – в раздумье произнес Шифф. – И что им скрывать?

– Не знаю… – вздохнул Голощекин. – Не знаю, рав Якоб. Думаю, что и суд ихний – тоже какой-то хитрый цирковой вольт.

– Может быть, у них на уме, – предположил Шифф, – имеется в виду только выдача всей романовской семьи Германии, а не только женщин? Но здесь никакой тайны нет.

– Ну да! Так тоже можно подумать, – согласился Голощекин. – Только о выдаче разговоры уже затихли – и в ЦИКе, и в Совнаркоме. И немцы не напоминают. Уже давно можно отправить Романовых. Условия самые благоприятные. Для немцев, – добавил Голощекин.

– Так-так, – отозвался Шифф. – Для немцев…

– Именно немцев я и имею в виду, – подтвердил Голощекин. – Но пока же Романовы у нас, смею вас заверить, многоуважаемый рав Якоб, то они в надежных руках.

– Хорошо, – сказал Шифф. – Я уже понял, какая у них тайна. Давно понял. И сейчас понял еще раз. А что вы скажете, сын мой, на то…

Раздался стук в дверь.

– Да, пожалуйста, войдите, – приветливо сказал Шифф.

Вошел кондуктор. В руках он держал стаканы в серебряных подстаканниках.

– Будьте любезны, – сказал проводник. – Не изволят ли господа чайку?

Голощекин удивленно поднял бровь.

– Ох, извиняюсь! – испугался проводник. – Я только хотел предложить гражданам пассажирам чайку.

– Поставь! – приказал Голощекин.

Тот поставил на столик стаканы и торопливо вышел.

Шифф взял стакан, понюхал, потом осторожно сделал крохотный глоток и брезгливо поставил на место.

– Не пойму… Что это? Вы в этой стране больше живете…

Голощекин отпил из своего стакана и с сомнением сказал:

– Кажется, здесь где-то рядом был чай… Но по нынешним временам, рав Якоб, наверное, во всей России чая нет. Русские пьют черт-те что. Заваривают сушеную морковь, сушеную свеклу… Этих гоев не понять. Нет, чтобы купить пару железнодорожных вагонов хорошего заграничного чая. Хотя бы для партийных вождей в Москве. И на местах…

– Где купить? У кого? – поинтересовался Шифф.

– Ну, хотя бы… Ну да! – поправился Голощекин. – Англичане, конечно, не продадут. А немцы и сами забыли, что это такое чай, что такое кофе. Хотя… может быть, ассоциация американских трудовых производителей могла бы помочь? – бросил он быстрый взгляд на Шиффа.

– Да, наверное, могла, – согласился Шифф. – Но теперь, после брестского мира и всего, что происходит вот здесь, вряд ли что-нибудь получится. Но ничего! У нас всегда есть запасный вариант на все случаи жизни.

Шифф встал, открыл дверцу гардеробного шкафа, извлек небольшой саквояж блестящей коричневой кожи – с такими ходят русские земские врачи.

– Так-так! – с легким лукавством произнес Шифф. – Чемоданчик, чемоданчик, что в тебе есть?..

Хлопнул в ладоши, и неожиданно в руке его, словно у фокусника, из пустоты возникла четырехугольная жестяная банка, украшенная черно-красно-золотыми иероглифами. Шифф усмехнулся в ответ на удивленный взгляд Голощекина, поставил банку на столик и сделал едва заметное движение бородой в сторону двери. Голощекин поднялся, открыл дверь купе и высунул голову в коридор и крикнул:

– Кондуктор! Кондуктор! Эй, быстро сюда, кондуктор!

Тот мигом оказался рядом.

– Вот, – приказал Голощекин, указывая на банку. – Возьми и сделай два стакана.

– А, может, самоварчик? Не желаете самоварчик?

– Ты глухой? – мрачно поинтересовался Голощекин. – Глухой на железной дороге служит?