Царская чаша. Книга I - Феликс Лиевский

Что-то поменялось в нём в этот миг признания себе. Ушла жизнь прежняя навсегда… Он –прежний – ушёл. И пока не известно, стало ли ему от этого легче. Или, напротив, это тёмное и упрямое, тайное, недоброе на вкус, окрепнув, однажды поглотит его самого… Так вдаль он смотреть боялся. Как страшатся отворить некую дверь, за которой чуют запертое там чудовище.

На подъезде к Слободе, в сумерках, от отозвал воеводу отъехать с ним немного от прочих.

– Батюшка, а никак нельзя и мне на смотринах быть?

С некоторым удивлением воевода глянул на него, и Федька пояснил своё внезапное любопытство, которого доселе в свадебном вопросе за ним как бы не замечалось:

– На невесту хочу взглянуть. Родню будущую узнать поближе… Да и что такого, ежели увидимся мы ранее обручения! С кем о бок после близ государя пребывать… Может, замечу того, чего ты не разглядел, в две-то пары глаз всё лучше видится.

– Ты что ж это, мне не доверяешь, что ли? – шуткою ответил воевода.

– Всецело доверяю, батюшка. Так ведь и я – человек живой, вроде. А женитьба – дело хоть и обыкновенное, да не каменный же я! Хочу невесту видеть. И этого… Ваську. Мне лишние, батюшка, страсти ведь ни к чему, сам понимаешь, – и он твёрдо ответил прямым взором на отцовский внимательный взгляд.

Про себя воевода отметил, что сын-то себе на уме сильнее, чем ему думалось. А казалось, мало его волнует всё это, ровен, согласен – и только.

– Так что, батюшка, неужто не согласится Сицкий? Право слово, что за чванство, вы ж с ним, я понял, уж сговорились про всё. Сватать сам поедешь?

– Ну, может, и не про всё… Сам, вестимо. Федька!

– Да, батюшка…

– Ты мне смотри, не балуй, – значительно медленно произнёс воевода, разглядывая чуть надменное, и серьёзное, и лукавое движение Федькиных губ и ресниц.

– Не бойся. Боле не повторю ошибки – тебе беспокойства не доставлю. Ну так что?

– Это как государь, отпустит тебя мотаться-то в Москву столько раз?

Федька вздохнул и тихонько усмехнулся:

– А с государем я сам договорюсь… как-нибудь… Ты мне от Сицких добро добудь, главное, да весточку кинь вовремя.

– Ну, сам так сам, смотри… – помолчав, воевода кивнул. Да, прав сто раз Охлябинин – женить и скорее! Да вот поможет ли.

В Слободе к возвращению государя готовились вовсю. Встретили их извещением со звонницы Распятской колокольни, раскрытыми воротами, стрелецким полным караулом, факелами осветившим въезд царского поезда, и богатой трапезой в большой палате, и на царицыной половине – тоже.

Еле управились со всем к полуночи.

Немного навеселе от испробованного неоднократно хмеля и усталости будучи, кравчий улучил минуту прогуляться меж столами опричников, примечая, кто и как возвращение его принимает…

– Григорий Матвеич! Гриша, что-то ты и в сторону мою не глядишь…

Полуобернувшись к нему, подошедшему за плечо, Чёботов помедлил.

– На тебя глядеть отрадно, да, говорят, после этого в Слободе люди мрут.

– А я-то думал, мы с тобой ныне товарищи…

Наконец, Чёботов поднял на него глаза.

– Товарищи, Фёдор Алексеич. В том не усомнись, – и с лёгким поклоном поднял полную чашу. Сидевшие с ним рядом дружно его поддержали. Ни Вишнякова, ни Пронского, ни Морткина среди них не было.

Позже Федька узнал, что Пронский был в войске дядьки своего, воеводы, Турунтая-Пронского, под Калугой, Вишнякова отослали с Григорьевым провожать дьяка-поверенного со срочной грамотой в Москву, и там он ожидал везти грамоту ответную. Морткин обнаружился за другим столом… Было понятно, после бури с Сабуровым дорожки прежних приятелей разбежались, и может, не по их даже воле.

Москва. Дом князя Сицкого.

Сентябрь, 1565 год.

– Не в среду, и не в пятницу… И не в постный день, и не в среду, и не в пятницу… И не в чётные! А какой день нынче? Да куда ж вы все запропали?! Таня! Танька!

– Боярышня, голубушка, этак доведёшь себя до хвори! – прибегая из девичьей светлицы к ней через сени, Таня остановилась рядом с княжной, в тревоге смотрящей вниз, во двор, с крытого гульбища. На дворике, к саду примыкающем, ничего не происходило, бродила кошка с котёнком, да воробьи перепархивали, да овсянки посвистом верещали, но княжна глядела вниз так, как будто там что творилось. – Четверг сегодня. Кажись, чётный. Сегодня уж не приедут. Посмотри, красоту какую девчонки навышивали, зайди в светлицу. Рук не покладая, трудятся. Шутка ли, одних рушников штук сорок надо…

– Да погоди, Танька, как – чётный?! – она принялась загибать пальцы, шептать на память числа, и вскрикнула, ладонь к груди прижимая. – Как раз нечётный!!! Идём сейчас же, летник мне лазоревый, да косу переплети, как уговорились! – она метнулась обратно в свою горницу. Рассудительная Татьяна, поспешая за ней, увещевала госпожу, что ей беспокоиться не о чем, всё равно до смотрин она никому не покажется, а косу переплести можно, отчего ж не переплести… Зачем что ни день – точно на смотрины готовиться, вот случится всё – тогда и будем хлопотать, всё же готово, почитай, для подвенечных уборов её.

– Всё равно лазоревый неси. И кликни Настьку – хочу о девяноста прядей…

Покуда обе девушки расплетали со всем прилежанием и осторожностию дивные светло-русые волосы княжны, кои ниспалали, когда сидела она на скамье, до полу, да причёсывали гребнями костяными резными, да плели искусно густую и широкую сеть, от затылка постепенно к низу заужающуюся, успокаивалась княжна, убаюканная их ласковыми прикосновениями, мерностью движений, и тихими переговорами, и пением остальных негромким.

Как только батюшка объявил ей о скором сватовстве к ним Басмановых, покой Варвара Васильевна потеряла бесповоротно. Очень уж много складывалось в этом событии всего разного, очень разного. В самом семействе Сицких не было единодушного к этому сватовству отношения. Анна Романовна так и не дала своего одобрения, и на все доводы и уговоры мужа и братьев, Захарьиных, о верной выгоде союза такого, о возвышении тем самым Василия Андреевича с сыновьями до думных и придворных чинов, твердила, что добра от Басмановых не будет, что страшит её новая их семьи к царю близость, слишком тяжела оказалась участь любимой сестры… Что дурная у Басмановых слава, и коли отца не жалуют больше по зависти к взлёту его, то о сыне такое рассказывают, стыдно передать… Что как отдать дочь единственную ненаглядную за того, кого убийцей, змием коварным называют, а того хуже – содомитом и распутником безбожным… Мало ль что болтают, уставал уже повторять ей князь Василий, врут больше, как обычно. Да и кто говорит? Кому опричнина Иоаннова поперёк горла встала. Нет, не унималась княгиня Анна, разве бывает когда дым без огня, а тут, чует сердце