Русская сказка. Избранные мастера - Коллектив авторов

хлеб-соль будто твоя? будто мы казаки (работники) у тебя?» И возмет он с сердцов брата малого ножом цапнет, и зареже».

Вот и этого старшой ватаман еще мудрей нахвалил, по головке подрачил: «Молодец! хорошо скомандовал; вот эти три раба будут наши. «Ну, и стали опять промежь себя разговаривать: будет-де на завтрие, на утрие роса. Кто какой бы болезнью не болен, будет от этой раны исцелен, и в кого глаз нет, даст бог глаза, и будет видеть, как видал, еще паче того». (Ведь это, кажинный год три росы выпадает, что от всякой болезни исцеляют. Да в тую росу попаде только праведный, а грешному не попасть). Запел подутрие петух, это соблазненники и бух, бух вси в озеро. Вот, правда, погодил час, погодил два. Высунул руку из-под челна. Росичка нападает; он по глазам потер, а дали еще погодил, челн поднял. Свет заходит, он стал зорьку видеть, он еще потер глаза. Пора солнышку всходить; он и вылез из-под челна, да и вымылся как следует, и стал видеть, как видал, еще паче того. Только голый остался. Вот он пошел; стоит баня. Он в баню, да за каменку. Не пойдет ли кто за водой, не выпрошу ль рубашонки и свитиренки. Идет молодица. Он и говорит: «Матынька, принеси мне, для бога, рубашонку или свитиренку, грешное тело прикрыть, голому никуда нельзя иттить». Принесла ему молодица рубашонку, принесла ему и свитиренку. Вот он оделся, и пошел в ту деревню, и потрафил прямо в тот дом, где уехали братеники в дорогу, что об отцовых деньгах спорятся. Приехали они с дороги, лошадей повыпрягли, прибрали, сели завтракать, что за правду спорился и того с собой посадили. И как сказано было, так и есть: отрезал малый хлеба себе и своей жене, и своим детям. Больший брат сгреб нож. «Ах ты, мошенник, мало что отцовы деньги завладал, будто и вся хлеб-соль твоя, будто мы казаки у тебя!» И хотел большой брат ножом цапнуть брата малого. Правда хвать за руку, да и удержал. «Завтракайте, братцы! По божьему поведенью, по христову повеленью, я ваши дела разберу; вашего отца деньги верно укажу». Стали завтракать честно, хорошо, без споров да пустых разговоров. Как отзавтракали, он и привел к тому месту: «Вот копайте, братцы, тут вашего отца деньги». Стали копать и выкопали котел золота и говорят: «Бери ты, братец, себе все деньги: коли б не ты, так бы мы погибли, ты нас отвел». — «Братцы, он говорит, не мои деньги, вашего отца, не могу взять». — «Бери, братец! Коли б не ты, не то что отцовы деньги нам достались, а свои бы потерялись, людям бы попались; нам и этих денег некуда девать, что при нас». Вот они ему дали половину денег, и самого лучшего коня; он и едет домой. Идет Кривда. «Где ты, братец, все это взял?» Он ему все как было и рассказал. — «На, братец, тебе твои шестьсот, что мне давал, выдолбай мне глаза, да сведи меня туда, я и себе вот денег привезу». — «Я не буду тебе глаза долбать, будет от бога грех». — «Какой тебе будет грех? Когда-б ты налепом (силой) долбал, а то я сам прошу, тебе греха не будет». Глазы-то Правда долбать не стал, а свел Кривду под челн; вот и лег он под челн. А к полночи слышно, с озера буль, буль, буль и много их к челну собралось. Атаман и взялся за того: «Что ты говорил мне, Правда-де осталась голая, и босая, и слепая, никуда негодная, ни на что неспособная; ты говорил: Кривда богатей живет, а на то место Правда лучше, богатей и здоровей прежнего живет!» Во, и взял того железным прутьем ватаман наказывать: «Ты де не обманывай!» Взялся за другого: «Говорил ты: в этой деревне брат брата зарежет и все три рабы наши будут; а не то, что зарезать, так у них никаких пустых разговоров не было; ты не обманывай меня». Вот ватаман и этого еще мочней железным прутьем наказал. Вот они промежь себя и начали разговаривать: «Как же у нас были все дела хорошо скомандованы, а вышло не так? Да не был ли кто под челном, нет ли кого и теперь? Подняли челн, нашли Кривду, взяли его да дули-дули железным прутьем, да в озеро и вкинули! Знаю я, Ерофей, что теперь Кривду жалуют; а пред останочным концом Правда воскресется, на небеса вознесется, а Кривда погинет на веки вечные. А у того Правды-швеца, что был под челном, да умывался росой, как разбогател он, был в гостях Ереха Плутанский; я там был, пиво пил, по усам текло, да во рту духу не было. Вот мне дали пирог, я и торк за порог; вот мне дали конец, я и шмыг под крылец, дали мне синь-кафтан, я оделся, думал: булынька. Иду лесом, а ворона кричит: «Хорош пирог, хорош пирог». Я думал: положь пирог, положь пирог; взял и положил. Ворона кричит: «Синь-кафтан, синь-кафтан!» Я думал: скинь кафтан, скинь кафтан! Я взял да и скинул. И ничого за труды не досталось: та же серая свита осталась».

Привычка все передавать в каком-то особенном, эпическо-народном складе, до того присуща Ерехе-Плутанскому, что он собственную жизнь и истинные в ней события не иначе передает, как в форме вымышленных сказок и легенд. Вот, между-прочим, какой эпизод рассказывает Ерофей Семенович из своей горькой жизни:

«Была в меня вдова, братнина жена, восемь годов жила — Федоськой звали — ну и ничего, да на девятый жена и суседи сказали: Федоська беременна. И вот, около праздника, на гумне я одынье метал, и говорю Федоське: — «Федоська, а Федоська! один бог без греха, да кой поп поехал в приход без меха, а и взял мешок, везе с собой грешок, не отопрется, не отомнется; и нет, говорю, того древа, чтобы птица на нем не сидела. А ты делай так, чтоб в крещенную веру ввести, хошь — помре, дело безгрешное, а живо буде нарожденьице, так бог и счастьем наделе!» И она мне ни чернила ни белила, ничего не сказала ни взад, ни вперед. — Вот это тянись-ведись дело до воскресного праздника. Я в канун пиво варю в воскресенский, а мои мать да жена стряпают, пироги пекут; а она в огороде картофель копала. Прибегла в избу: «Стряпайте стряпухи — говорит — хозяин пиво варит, ему неколи коней сходить