Русская сказка. Избранные мастера - Коллектив авторов

Русская сказка

Избранные мастера

РЕДАКЦИЯ И КОММЕНТАРИИ МАРКА АЗАДОВСКОГО

РИСУНОК ПЕРЕПЛЕТА И ГРАВЮРЫ НА ДЕРЕВЕ: ОБЛОЖКА, ТИТУЛ, ЗАСТАВКИ, КОНЦОВКИ И ИНИЦИАЛЫ РАБОТЫ П. А. ШИЛЛИНГОВСКОГО

ОТ СОСТАВИТЕЛЯ

Настоящая антология русской сказки несколько отличается от обычных сборников такого типа. Материал в ней распределен не по отдельный видам или типам сказок, не по сюжетам и темам, но исключительно по их носителям — антология мастеров русской сказки. Поэтому, в нашем сборнике отсутствуют некоторые весьма популярные в русской сказке сюжеты, поэтому же отдельные сюжеты представлены не наиболее типичной для них формой, но формой, в которой наиболее ярко проявились художественное своеобразие и мастерство сказочника.

Приведенные здесь сказки взяты, главным образом, из поздних сборников: старинные сборники (Афанасьев, Худяков, Эрленвейн и др.) остались неиспользованными, так как, во-первых, они не дают сведений о сказочниках, — во-вторых, очень часто помещенные в них тексты тронуты корректирующей рукой собирателя или редактора. Наконец, при выборе материала приходилось руководствоваться и тем, насколько тот или иной мастер достаточно полно представлен записями.

Материал для сборника взят, главным образом, из печатных источников. Обширный рукописный материал, хранящийся в архивах ученых обществ и учреждений, а также на руках у собирателей, как правило, нами не затрагивался. Исключение сделано только для тех сказочников, характеристики которых уже имеются в печати, и которые, таким образом, уже вошли в литературу, как напр., Е. И. Сороковиков и «Куприяниха».

Сказки совершенно не отделимы от той словесной структуры, в которой они даны. Сказка, переданная без сохранения сантаксических и диалектовых особенностей речи, теряет свою художественную ценность и колорит. Но печатать в том виде, как они даны в научных сборниках, со строгим соблюдением всех особенностей и оттенков местных говоров, значило бы слишком затруднить читателя, — поэтому нами избран средний путь. Особенности местной речи сохранены лишь постольку, чтоб не нарушился основной диалектический рисунок и не исчез местный колорит и специфический тон речи. Синтаксические же особенности сохранены без каких бы то ни было изменений. Различия же в передаче особенностей говоров в отдельных текстах объясняются различием в методах записи собирателей. Местные слова и выражения переданы в печати разрядкой.

Рисунки, сопровождающие текстовую часть книги, заимствованы из различных лубочных изданий сказок и так называемых народных картинок. Они не являются иллюстрациями в тесном смысле этого слова: они иллюстрируют не тот или иной отдельный сюжет или определенный эпизод в какой-либо сказке, но они являются общим иллюстративным материалом: они иллюстрируют характер тех образов, которые живут в сознании носителей сказки и их аудитории, так как позднейший и современный репертуар сказочников в значительной степени обязан своим происхождением этой лубочной литературе, с одной стороны, беспрерывно вводящей новые темы, с другой — поддерживающей своими перепечатками старую традицию.

При выборе иллюстративного материала большую помощь мне оказали сотрудники отдела искусств Государственной Публичной Библиотеки в Ленинграде — М. Л. Лозинский, В. О. Петерсен и С. Г. Гасилов, которым и приношу глубокую благодарность. Сердечно признателен я также Н. П. Гринковой и Н. М. Хадзинскому за разрешение воспользоваться их неопубликованными записями.

РУССКИЕ СКАЗОЧНИКИ

В Петропавловской крепости, работая над «Повестью в повести», Чернышевский вспоминал о сказках. «Есть сказки не для детей» — писал он: «сборниками сказок больше, чем самим Данте, славилась итальянская литература эпохи Возрождения. Их очаровательное влияние господствует над поэзией Шекспира; все светлое в ней развилось под этим влиянием»... «Но мои грезы», — вспоминает далее Чернышевский, — «были взлелеяны не ими. Я в молодости очаровывался сказками «Тысяча и одной ночи», которые также вовсе «не сказки для детей»; много и много раз потом, в мои зрелые годы, и каждый раз с новым восторгом я перечитывал этот дивный сборник. Я знаю произведения поэзии, не менее прекрасные, более прекрасного я не знаю».[1]

Как всегда, Чернышевский с удивительной силой и четкостью сумел вскрыть одну из существеннейших сторон сказочной поэзии. Правда, в этом отрывке речь идет только о сказках арабских и сказках итальянских, но художественный метод и сущность сказок всегда одни и те же, будь то сказки итальянские, арабские, монгольские или русские. И точно так же, как по слову Чернышевского, «очаровательное влияние» итальянских сказок «господствует над поэзией Шекспира», так русские сказки, в значительной степени формировали поэзию Пушкина.

И Чернышевский, и Пушкин, и целый ряд великих художников слова чувствовали и ценили прежде всего художественную сторону сказок, их увлекательную выдумку, свободное развитие действия, сочный и яркий язык. Сказка раскрывалась перед ними, главным образом, как художественное произведение и была равноправна с другими памятниками мировой поэзии, иногда даже превосходя их.

Как ни странно, но в наши дни такое понимание все более и более стирается. Сказка как будто вычеркивается из рядов художественных памятников и переходит в разряд памятников или даже документов этнографических. В этом отношении она разделяет судьбу и других видов так называемого «народного творчества». Такой же узко-этнографический подход был к памятникам искусства изобразительного. Изделия каких-нибудь неведомых художников русских деревень или чукотских и якутских юрт интересовали только в силу своей этнографичности и мало кто задумывался над тем, что их создал тот же творческий импульс, который вызвал к жизни картины Винчи или скульптуру Микель-Анджело, что они не только музейный документ, но и воплощение в своеобразных формах живой жизни и творческих устремлений художника, что они также являются художественным воплощением чувств и мыслей создавшей их среды.

Так, мы разрываем с безличной этнографией и входим в круг мастеров-художников, в круг деятелей искусств, где общая коллективная работа отмечена печатью создающих и ведущих ее ярких художественных индивидуальностей.

Не мир «безличной этнографии», но — мир искусства. Так же дело обстоит и со сказкой. Какую бы роль ни играла она в этнографических изучениях, она является вместе с тем и, главным образом, художественным памятником, и ее носители также являются деятелями общей художественной культуры.

Не так давно сказка была предметом яростной дискуссии. Накопилась даже некоторая литература по вопросу о педагогическом значении сказки и ее роли в художественном воспитании ребенка. Из этой сферы вопрос как-то незаметно переносился в сторону общего значения сказки. Но в этой дискуссии проблема приняла односторонний характер. При этом забылось то, с чего, как раз, начинал Чернышевский. Сказка — не только детское чтение. Вернее сказать, сказка только в меньшей части является уделом детской аудитории. В основе