Чужбина с ангельским ликом - Лариса Кольцова

нет, не поможет никакая хрустальная обитель. Ты же сама не хочешь, чтобы я приходил к тебе в твою изумрудную шкатулку. А я тебе послушен именно потому, что бережно отношусь к твоему аристократическому драгоценному достоинству.

— Пригласи к себе, в подземный мир, если уж хрустальная пирамида не то место, которого я достойна…

— Видишь ли, в тех местах, которые ты обозначила «подземным миром», обитает слишком много других одиноких мужчин и парней, а они будут завидовать мне, едва увидят тебя. А я, живя тут, стал суеверным троллем-мистиком и боюсь сглаза, — он явно шутил. — Сглазят моё счастье.

— Так я для тебя счастье?

— Ты того не чувствуешь?

Я задумалась. Ощущения не поддавались однозначной расшифровке, — Ты складно говоришь, но твоё же поведение ставит меня в тупик. Если это счастье, почему оно не взаимное?

— Любовь, если она есть, и в машине ею остаётся, и на любой подходящей поляне, и в реке и в яме, уж поверь. А если любви нет, то она и в роскошной спальне не возникнет.

Я сразу же вспомнила давние откровения Азиры о её любви с Нэилем на Дальних Песках, в реке, на острове под открытым небом. И об отсутствии любви в аристократических спальнях, когда Нэиля рядом с ней не было. И нигде уже его не было…

— Конечно, у тебя богатый опыт подобных отношений в самых неподходящих местах, — я ощущала возрастание печали, вытеснившей и последние остатки моего ущербного счастья.

— Что же ты хочешь, — отозвался он, тоже заметно остыв от моих укоров, — И ты, и я давно уж не целомудренные подростки. Так что притворяться как-то и смешно.

Он опять достал деньги, а я опять их взяла. Если он платит, то кто я? Наложница без ложа? Или же таким образом он подчёркивал свою любовь? Он обнял меня, желая утешить при всём своём непонимании, чего я взъерошилась-то? Его объятия всегда действовали успокаивающе, хотя… деньги тоже. Я входила во вкус не считать крохи, как было прежде, и не дрожать перед будущим. Сама профессия приносила мне столько денег, что я уже не всегда их и пересчитывала, оставаясь при этом скупой для своих служащих. Этому научила меня сама жизнь вокруг. Никто и никогда из окружающих не проявил бы щедрости ко мне, чего же я должна? Один мой прекрасный оборотень и есть исключение из всех. За что я и позволяла ему вытворять надо мной любые акробатические трюки. После этого у меня болели мышцы, но сладостно пело моё сердце. Меня окутала мягкая живая теплота, умиротворение, и сразу же потянуло в сон.

— Я мечтаю засыпать и просыпаться с тобой в одной постели, — призналась я, — А ещё хочу гулять с тобой перед сном, общаться на темы о звёздах, о других мирах, о тайнах жизни и смерти, и вообще… кушать за одним столом…

— Кушать за одним столом? Но ведь я не люблю «сливочные бомбочки», которые обожаешь ты, — он прижал меня к себе ещё теснее.

— Ты можешь кушать то, что тебе и мило. Разве я буду возражать?

— Мне кажется, что в этом случае я быстро тебе надоем. Пусть уж я останусь твоим праздником, — и он вздохнул явно не от праздничных мыслей. Даже находясь со мной, он постоянно пребывал где-то в своих мыслях. Я улавливала это его внутреннее раздвоение, хотя не могла знать, о чём он постоянно думает. Я была для него своего рода отвлечением и развлечением от того, чем и являлась его основная и недоступная мне жизнь. Тогда как он являлся главной сюжетной линией моей Судьбы, прочерченной на его же ладони, открытой ему и известной во всех её извивах и начертаниях. Как бы я ни хорохорилась, ни ругалась и ни царапалась.

— Какая же самоуверенность! — фыркнула я. — С чего решил, что ты для меня праздник?

— Разве не так?

При следующей встрече после очередной серии нашей любви в «карете для феодалов», как некогда он же обозвал свою дорогущую машину, он сказал, — Ты заметила, как я стал наряжаться ради тебя? Уж очень хочется порадовать тебя и зрительно тоже.

Не только с ним рядом, но и вообще я настолько утратила ощущение времени, что перестала заниматься уже и подсчётом дней. А это, с учётом моего рода деятельности, вносило большую путаницу не только в мою голову, но и в мои дела. Выручала Ноли Глэв, ответственно ведущая все записи, как и чёткое отслеживание всех моих заказов, контроль за готовыми изделиями, но по-прежнему нелюбимая мною. Она единственная из всех догадалась о том, что я вошла в близкие отношения с тем, кто и владел зданием «Мечты». А уж где и как оно происходило, её не увлекали такие познания. Она считала, что лишь в силу неодолимых обстоятельств я и вынуждена отдавать своё «чудесное тело» на потребу распутному бюрократу. Ноли сама же и сказала однажды, — Если уж Судьба кого кусает своими беспощадными зубами, то не спасает и чудесное тело, созданное по эскизу самой Матери Воды.

Она добавила также, — Не имею в виду себя, поскольку трезво оцениваю свою внешность, но ведь и красавиц, даже аристократок жизнь не щадит. Хотя и обычным женщинам не легче от пинков и укусов, какие приходится сносить от немилостивых Богов, коли уж они невзлюбят.

Тем самым она проводила знак равенства между мною и собой. Обе шлюхи не по выбору своего сердца. Пережив не самый отрадный опыт в прошлом, она развила свой женский ум, обогатив его не только скепсисом, но и чуткостью. Она замечала всё! И мою рассеянность, и проявляемую порой неадекватность, и мой недосып, и едва заметные тени усталости под моими глазами. Жалела меня, искренне надеясь на то, что тяжкий оброк скоро будет выплачен. Даже не подозревая, насколько этот груз есть для меня наивысшая отрада из всех возможных, что это любовь.

— Ты сегодня неплохо смотришься, — похвалила я его одежду, купленную уж точно в дорогом торговом центре. Он, действительно, выглядел так, что женщины, кто тайно, а кто и явно, наверняка столбенели, увидев его.

— Даже этикет, принятый в верхах, не мог заставить меня сменить свой стиль, который был любезно обозначен как бродяжий. Ты ведь помнишь, как меня обозвали? А ведь если уж вынужден по делам неотменяемым лезть на глаза представителям высшего сословия, в этом всегда был некоторый риск, имею в виду своё пренебрежение к установкам местных законодателей мод. Раздражать иных себе дороже, но я был непоколебим, ибо всякому ежу его колючки милее разрисованных и гладких шкур змей