Горбун - Поль Феваль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нетвердо державшегося на ногах маленького маркиза, передавая из рук в руки, подтолкнули к самой двери. Наконец-то его узнав, Аврора инстинктивно отшатнулась от скважины.
– Ну, немножко перебрал, – поясняла подруге донья Круц, – ничего страшного. При дворе так принято. Все равно он просто душка!
Неуверенным жестом подвыпившего Шаверни призвал к тишине, после чего грохот посуды немного поутих.
– Милые барышни и господа, – начал он, – прежде всего мне хочется объяснить вам деликатность моего положения…
Раздались недовольные выкрики.
– Не надо никаких объяснений!
– Пой, или молчи!
– Мое положение… положение мое… в общем ничего… ничего особенного собой не представляет, хотя на первый взгляд может показаться…
– Долой Шаверни!
– Наказать его!
– Привязать его к вешалке рядом с Пейролем!
– Я хочу разъяснить мое положение всем, – с упорством пьяного продолжал маленький маркиз, – потому, что нравственные основы…
– К чертям нравственные основы!
– И жизненные обстоятельства…
– К чертям собачьим твои жизненные обстоятельства!
Сидализа, Дебуа и Флери окружили маркиза, будто три волчицы, нацелившиеся задрать молодого жеребца. За столом, со свистом посапывая, спала «дочь Миссисипи».
– Если не можешь петь, – воскликнул Навай, – продекламируй нам какие-нибудь стихи: что-нибудь эдакое трагически душещипательное!
– Не надо трагедий!
– Пусть поет! – опять запротестовали другие.
– Если споешь, – придумал новую уловку Носе, – мы тебе позволим нам объяснить всю деликатность твоего положения.
– Клянетесь? – мгновенно сделался серьезным Шаверни.
В ответ все поспешили принять позу Горациев из сцены клятвы:
– Клянемся! Клянемся!
– В таком случае позвольте мне объяснить вам мое положение вначале.
За дверью донья Круц хохотала до колик. Но господа в гостиной на сей раз разъярились не на шутку. Кто-то предложил обвязать щиколотки маленького маркиза толстой веревкой и свесить его вниз головой с балкона, чтоб немного проветрился. Как видно, в XVII веке подгулявшие аристократы умели шутить ничуть не слабее, чем в наши дни.
– Объяснение не займет много времени, – не унимался маленький маркиз. – В сущности, мое положение совершенство ясно. Не зная своей невесты, я не могу ее любить. А поскольку я вообще люблю женщин как таковых, то можно смело сказать, что предстоящий брак будет союзом по любви!
– Ты долго будешь испытывать наше терпение?
– Хватит трепаться!
– Пой, черт тебя подери! – заорала компания в двадцать глоток.
Шаверни взял из рук Таранна чистую тарелку и нож.
– Это стишки без особых претензий, так себе, – просто баловство пера одного молодого человека.
– Пой! Пой!
– Пой серенаду, жених!
– Постарайтесь запомнить припев.
Легонько касаясь ножом тарелки, маркиз исполнил короткую «инструментальную» увертюру, после чего задушевным баритоном запел:
«Цзынь бом Цзынь бомЦзынь бом бом Цзынь бом».– «Если у женщины двое мужей,Право же нет в том дурного, ей ей!Впрочем, куда как труднее понятьТех кто решился двух жен себе взять.
Припев (2 раза):
Ибо в Париже даже однаВводит в издержки мужа жена».
– Не плохо! Не плохо! – одобрительно загудела аудитория.
– Верно подмечено, Шаверни!
– Припев все вместе! – предложил солист и хор подхватил:
– «Ибо в Париже даже однаВводит в издержки мужа жена».
– Кто-нибудь нальет вина в мой бокал? – опять очнулась Нивель.
– Как вам серенада, моя милая? – поспешно исполнив просьбу балерины, поинтересовался Ориоль. – Остроумно, не правда ли?
– Тупо до ужаса, – зевнув, ответила та и снисходительно прибавила, – как, впрочем, и все остальное.
– Браво, Шаверни!
– Браво! – оживилась публика.
– Да не бойся же ты, глупенькая, – прямо вся дрожишь! – донья Круц нашептывала бедняжке Авроре и обнимала ее покрепче, чтобы ободрить.
– Давай что-нибудь еще, Шаверни!
– У тебя прекрасно получается!
– Как жаль, что прошлой ночью ты не выступил на празднике мистера Лоу!
– В моем репертуаре нет ничего подходящего. Впрочем, разве вот это…
– Давай! Давай, Шаверни!
– Не робей! Мы за тебя!
– С радостью, но позвольте сначала два слова.
– Ты что, опять?
– Снова начнешь объяснять свое деликатное положение?
– Нисколько, нисколько, господа. На сей раз речь о другом. Нынче в Париже гостит русский царь. Мне удалось попасть на какую-то вечеринку, где был и он. От него я услышал один на редкость заводной русский мотивчик, на который потом придумал немудреный куплетик. Итак, музыка исконно русская, тема сугубо французская.
Перейдя на двудольный размер, Шаверни разухабисто отчеканил:
– «Там есть фунт и есть дукатРубль и пфеннигБанк у регента богатНет лишь денег».
Едва прозвучал столь политически нелояльный текст, Пейроль так разволновался, что выскользнул из верхнего узла, рванулся вперед, позабыл, что ноги остались связанными, отчего растянулся ничком на паркете, свалив еще и стул.
– Господа а! Господа а! – не без труда освободив ноги от веревки и принимая опять вертикальное положение, простонал Пейроль. – Именем принца Гонзаго взываю к вашему рассудку!
Но его не слушали.
– Это не правда! – возмущались одни.
– Чистая правда! – возражали другие.
– У мистера Лоу в личных погребах собраны все сокровища Франции.
– Хватит о политике!
– Правильно!
– Ни черта не правильно!
– Да здравствует Шаверни!
– Пошел он на фиг, твой Шаверни!
– Вставить ему кляп!
– Набить его соломой, как чучело!
От избытка чувств дамы визжали и разбивали о пол бокалы.
– Шаверни, поцелуй меня! – внезапно потребовала Нивель.
– Еще чего! – запротестовал Ориоль.
– Он умеет ценить женщину! – рассуждала вслух Нивель. – По его словам она, даже одна, способна ввести мужчину в издержки. Верно сказано, хоть и не до конца. Я, к примеру, не могу ночью уснуть, пока знаю, что у моего кавалера в кошельке остался хоть один пистоль!
Стоя на площадке перед дверью, Аврора закрыла руками лицо и изменившимся голосом произнесла:
– При одной мысли, что меня хотят выдать за такого разнузданного типа, я дрожу от ужаса!
– Да будет тебе! Если немножко постараешься, сделать его ручным ягненком. Неужели он тебе не по душе?
– Умоляю, отведи меня вниз. Остаток ночи я хочу провести в молитвах.
Аврора покачнулась. Донья Круц ее поддержала. У гитаны было добрейшее сердечко, но неприязни своей подруги к свету она не разделяла. Ведь здесь был тот Париж, о котором она давно мечтала.
