Не от мира сего - Иеромонах Дамаскин (Христенсен)

Напрасно искать в Священном Предании отповедь подобным «учениям», ибо никто в Церкви никогда не принимал их всерьез. В главе десятой мы привели цитату старца Амвросия о том, что душа «оживает», избавившись от бренного тела. Св. авва Дорофей учит, что «по выходе из тела душа помнит всё яснее и четче, так как освободилась от греховной оболочки». И преп. Кассиан Римлянин говорит, что «душа после смерти оживает». Подобные высказывания можно найти у многих святых Отцов. Но цитаты эти — лишь малая толика православных свидетельств, отрицающих «успение души». Да и вся молитвенная жизнь Православной Церкви предполагает, что души «бодрствуют» в мире ином, что участь их можно облегчить. Православные взывают в молитвах ко святым и те откликаются — значит на небесах они сознательно трудятся. Не счесть, сколько раз являлись святые после смерти, и все упоминания об этом в православной литературе нельзя отвергнуть как вымысел. Если прав наш критик, тогда уже много столетий неправа Церковь!»

Наибольший гнев критика вызвало православное учение о мытарствах. «Похоже, — замечал о. Серафим, — что они ему столь претят, что подвигли на измышление противоречивой теории об «успении души». Критик постарался представить учение о мытарствах в карикатурной, гротескной форме, обрисовав их буквально, обмирщенно, а потом и вовсе отбросив самоё представление о них как «галлюцинацию», «порождение, достойное астрологов». Здесь нас тоже постоянно ожидают соблазны и обвинители, да только дремлет наше духовное око и мы видим лишь результат бесовских козней — грехи, которые совершаем, страсти, которым поддаемся. После смерти же душа прозревает, видит духовную действительность (обычно впервые) и тех, кто беспрестанно докучал нам при жизни.

В православном учении о мытарствах нет ничего языческого, оккультного, «восточно- астрологического», не схоже оно и с католическим «чистилещем». Мытарства, по сути, — отчет каждого человека в своих грехах. Смерть подводит черту под его успехами и неудачами в борьбе с грехом (частное судилище), и по окончании жизни бесы предпринимают последнюю попытку завладеть душой человека, но сильны лишь те из них, кому человек недостаточно противостоял при жизни.

Что касается буквального, словесного изображения мытарств, то оно одинаково и в богослужениях (церковной поэтике), и в Священном Предании, и в житиях святых. Ни одному православному не придет в голову буквалистски рассматривать описание мытарств, как сделал наш критик. К ним подходят с серьезностью и страхом Божиим, стараясь почерпнуть в описаниях духовную пользу. Любой духовный наставник, учащий свою паству в традициях древнего православного благочестия, подтвердит душеполезность святоотеческого учения о мытарствах».

Рассказал о. Серафим и о том, как его и о. Германа наставляли их собственные пастыри: о. Адриан, например, во время исповеди «проводил» своих духовных детей по всем 20–ти мытарствам, заставляя их совесть отвечать каждому. Отец Герман вспоминал, как многому научился он в этих исповедях, как много познал о природе греха, об его ухищренности — порой его и не приметить. Например, очищая совесть исповедующегося в мытарстве воровства, о. Адриан указывал, что подразумевается не только воровство как присвоение чужого добра, но и присвоение чужих мыслей, попытка выдать их за свои.

Вспомнились о. Серафиму и слова, сказанные архиеп. Саввой о похоронах архиеп. Иоанна: «Все чувствовали, что присутствуют при упокоении Святого — и горечь разлуки была поглощена радостью: у людей появился еще один небесный предстоятель. И тем не менее некоторые иерархи, в том числе и еп. Савва Эдмонтонский, воспламенили сердца верующих призывом молиться об усопшем, напомнив, что и ему — Святому, чуду, явленному милостию Божией в наши дни, придется пройти все мытарства. Конечно, все понимали, что наши молитвы не спасут его от мытарей–бесов, никто не представлял, как будет происходить «сбор пошлин» в том или ином мытарстве, но призыва иерархов воспламенил сердца молящихся, и несомненно, их молитвы помогли усопшему пройти все мытарства. Добрые дела святого, его щедрость, заступничество тех святых, которых он почитал на земле, молитвы верующих (взращенные его любовью к людям) — всё это, известное Богу не меньше, чем людям, помогло ему отразить все нападки падших духов поднебесья. Когда на сороковой день еп. Савва приехал в Сан–Франциско, дабы присутствовать на панихиде, он сказал верующим следующее: «Я приехал помолиться вместе с вами об упокоении его души. Сегодня самый важный сороковой день, сегодня решается, где пребывать душе до Страшного Суда». И снова архиерей возжег молитву в сердцах прихожан, напомнив им еще об одной стороне православного учения о жизни после смерти. Не часто ныне напоминают православным об этом — тем более должны мы дорожить связью с теми, кто несет подвижническую православную традицию».

Кроме современного рационалистического подхода, когда духовные учения воспринимаются буквально, «в лоб», о. Серафим открыл и другую причину того, что нынешний люд склонен переосмысливать православное учение о жизни после смерти: «Учение это весьма сурово и требует от нас ответа трезвенного и честного, со страхом Божиим. Но люди ныне самодовольны и самоуверенны, они и слышать не хотят о суровом суде и ответе за все грехи. Куда «удобнее» полагать, что Бог не так строг, как представляет Его православная подвижническая традиция, что нам нечего бояться после смерти и Суда, и что если мы исполнимся высоких духовных мыслей, почерпнутых в «Добротолюбии» («выбросив, разумеется, все «басни» о мытарствах»)[68], то спасение нам обеспечено.

Истинное православное учение о жизни после смерти, напротив, наполняет нас страхом Божиим и вдохновляет на борьбу во имя Царствия Божия с невидимым врагом, стоящим на пути. К этой борьбе призваны все христиане, и несправедливо «разбавлять сладеньким» суровое и справедливое учение, только чтобы верующим «удобнее жилось». Пусть все читают православные книги, доступные их духовному уровню на сегодняшний день. И непозволительно называть «баснями» то, что мешает душевному удобству. Моды и взгляды людские изменчивы, а православное учение неизменно, и неважно, сколько у него последователей. Да пребудем же его верными чадами!»

КРИТИК О. СЕРАФИМА — единственный выступивший против книги — принадлежал к «правому» крылу реформистов Православия. У «левых» либералов, как бы не по вкусу ни пришлось им православное учение о жизни после смерти, достало ума не подвергать сомнению свидетельства Священного Предания и текстов богослужений. Журнал «Tlingit Herald», где появилась статья критика, печатался в «сверхправильном» приходе. Группировка эта, по мнению о. Серафима, мало чем отличалась от Греческой Церкви в Америке, откуда вышли их священники, — естественно, взгляды их расходились с православной подвижнической традицией. Но выступать открыто «против» «сверхправильное» священство не осмеливалось, они предоставили это право неискушенному критику. Один из пастырей сказал о. Серафиму, что критик этот лишь пересказывает чужие мысли. «Он как бы определитель настроения «греческого» крыла Православной Церкви, — сообщал в одном из писем о. Серафим. — То, что в мыслях у отцов Пантелеймона, Никиты и иже с ними, у него — на языке. Те лишь делятся своими соображениями в узком кругу, этот кричит во всеуслышанье».

Критик зашел так далеко, что высмеял не только учение о мытарствах, но и православный обычай молиться за усопших. В результате ему изрядно попало от православных епископов за распространение взглядов, противных Церкви.

После того, как «Ответ критику» появился в «Православном Слове», тот не успокоился и прислал о. Серафиму «открытое письмо», обвиняя его в «обмане» читателей и в том, что он, подобно свят. Игнатию (Брянчанинову), намеренно искажает Священное Писание: «Епископ Игнатий не признавал ни Библию, ни Церковь,. очевидно, вы идете по его стопам».

Отец Серафим оставил «открытое письмо» без внимания, отказавшись от словопрения со своим критиком. «Нам в корне претит его полемический запал в вопросах Церкви, — писал о. Серафим, — да и всему православному духовенству, наверное, тоже. Хотя я понимаю, что статьи критика были «спровоцированы» моей книгой (ибо я признаю свое авторство), спор наш носит далеко не личный характер. Впрочем, это и спором не назовешь, ибо с его стороны следовали лишь нападки, причем нападки не на меня, поскольку я всего лишь излагал учение архиеп. Иоанна (Максимовича), еп. Игнатия (Брянчанинова), еп. Феофана Затворника и других, а нападки на само учение».

Более о. Серафим не возвращался к этой полемике. Его «Ответ критику», впрочем, сам по себе оказался весьма ценным, ибо содержал ссылки на святых Отцов, жития святых, тексты богослужений, касающиеся жизни души после смерти. И православный читатель должен даже поблагодарить критика — иначе не было бы этого дополнения. Сам о. Серафим написал об этом так: ««Положительным»в статьях нашего критика следует признать то, что они побудили нас изложить предельно ясно и просто православное учение, дабы не допустить дальнейших кривотолков».